Шилова Л. В - Сайт писателя| Главная » Статьи » Русский бунт. Роман. |
Матильда. Исторические очерки
| Россия, Санкт-Петербург, Большой Императорский Театр, январь 1892 г. Глава сто восемьдесят пятая Матильда Она ворвалась в свою гримёрную, утопая в розовой пене душистых роз. Это был аншлаг! Сбросив ненавистную охапку, она подлетела к столику, где возле трельяжного зеркала красовался заветный конверт с царскими вензелями. -Это он! Он! Сердце отчитывало бешенный ритм. Она знала - их встреча неизбежна. Она и не заметила, как тихонько скрипнула дверь гримёрной, и в него заглянуло усатое залихвацкое лицо гусара Волкова, известного на всю столицу ловеласа и сводника. Дрожащими руками Маля разорвала заветный конверт и прочла только одну надпись: Сегодня на Английской набережной. В девять. Ещё толком не понимая, что произошло, Маля схватилась за голову и долго смотрела на разорванный конверт с золотыми вензелями. Теперь всё было решено –сегодня она станет его любовницей Шум сцены сдавливал её виски. -Матильда! Матильда! Матильда! – Она слышала как восторженная толпа скандировала её имя, но не понимала, что происходит. Кровь бешено стучала в висках. Её требовали на бенефис. -Матильда Феликсовна, вас зовут. Я ничего не могу с ними сделать! - вбежал в дверь запыхавшийся взволнованный антрепренер. –Зрители требуют вас! Они сошли с ума! -Сейчас иду, - проворно проговорила она, и, смахнув набежавшую слезу, тоненькими чувственными пальцами поспешно разорвала роковой конверт. Взглянув на бегу на свое отражение она смахнула черный подтёк туши розовой пуховкой пудреницы, притворно улыбнувшись и по балетному подняв руки, вспорхнула на сцену. Это была её знаменитая «Баядерка». Этот танец любви и печали она всегда исполняла на бис. Она танцевала, не чувствуя своего тела. Танцевала, как никогда раньше. Танцевала, будто она танцует в последний раз. Тело стало невесомым. Руки и ноги будто сами выполняли знакомые па. Она жила в танце! Её жизнь была танцем! Хлопки в такт поддерживали её невероятные кружения, легкая ножка взлетала в такт музыки и чуть слышно ударялась о доски сцены, но вот прозвучали заключительные аккорды и музыка остановилась. Матильда, воздев руки опустилась на колени. -Браво, Матильда!!! -Браво! Браво, Матильде Кшесинской!! -Браво!!! Браво!!! Браво!!! На сцену полетели цветы и вновь в мгновение ока заполнили все пространство сцены. Она тяжело дышала, пот крупными каплями стекал по её немного пухловатой для балерины шее. Только со сцены никто не видел, с каким трудом ей давались эти на первый взгляд легкие и воздушные па последнего танца. Поспешно взяв несколько цветков, она раскланялась, и, сделав широкий балетный жест рукой, удалилась. Антрепренер поспешил убавить свет, и Мариинский тихо угасал, словно тающая свеча. Зрители расходились. Ещё были слышны отдельные выкрики «на бис» какой-то загулявшей компании молодых людей, но их уже никто не воспринимал всерьёз. Встретив того же усатого господина, что приходил к ней вчера, у дверей своей гримерной она сухо ответила ему: -Скажите его Императорскому Величеству…, - она осеклась, поняв, что сказала сейчас не то. Императорский Театр – Императорское Величество. Ни Наследник, ни Цесаревич тоже мучительно не вязались. Она поправилась и ответила просто. – Скажите ему, что я буду. Усатый господин с красным лицом подвыпившего повесы учтиво поклонился и вышел. Матильде показалось что меж его усов мелькнула пошлая улыбка. Решив больше не думать о этом неприятном человеке, она ворвалась в гримерную и захлопнула за собой дверь, прильнула к спасительному зеркалу… Она заметила, что в гримерной было уже прибрано. Свежие цветы – чудо среди зимы, стояли в глубоких китайских вазах, наполняя всё вокруг тонким ароматом. Все принадлежности лежали на своих местах. В комнате царил приятный полумрак, озаряемый единственной свечой в причудливом китайском подсвечнике, стоявшей возле зеркала. Матильда потянулась к шпильке и распустила уставшие волосы. Копна черных как смоль, густых волос мощной волной упала на её гладкие, красивые плечи. Поспешно сняв грим нежной пуховкой, смоченным душистым жасминовым лосьоном, она взглянула на себя в зеркало. На неё смотрело одутловатое измученное лицо ничем не примечательной женщины, с чуть грубоватыми и не выразительными чертами еврейского лица, казавшееся намного старше своих не полных двадцати лет. «Что здесь можно полюбить?» - с отвращением подумала она, и со слезами зарыла свое лицо в маленькие пухлые ладони. Вот если бы она была утончённой блондинкой с чувственными пухлыми губами, подобными этой чайной розе, с разлетавшимися золотыми локонами и голубыми, как весенний ручей глазами, красивым, тонким женственным телом, тогда он мог бы полюбить в ней хотя бы, красивую женщину, а тут… Она была просто ряженой куклой, выставленной на утеху балаганной толпе столичной публики. Пешкой в чужой игре. Жалкой пародией на красоту…и на настоящий балет. Она понимала: всё что она делала теперь на сцене – это пошло, вульгарно, не имеет к настоящему балету никакого отношения. Как только она сойдёт со сцены, её забудут, как до неё забывали тысячи танцовщиц, подобных ей. Маля знала, что она не обладает никакими талантами в балете, но, подобно библейской царевне Саломее, как-то танцевала перед царём, там, на выпускном, и «угодила ему». Что ж, она, получила своё пол - царства в награду – она стала ведущей примой Большого Императорского, но «голову» невинного наследника она не желала, хотя была искренне влюблена в него, как только могла любить порочная, вкусившая греховный плод продажного разврата, женщина свой недостижимый идеал. Мысли шли тяжелой, безрадостной чередой. «Маля, бедная Маля», - говорила она себе. - «Зачем ты так глупо попалась в ловушку любви?» Вдруг, она почувствовала, как чьи-то тёплые руки прикоснулись к её плечам. Матильда вздрогнула и обернулась. Перед ней стоял сам Наследник. -Ники, - тихо прошептала она и закрыла глаза от блаженства. Его теплые ладони опускались все ниже. Внезапно она почувствовала, как что-то острое слегка кольнуло её грудь. Маля вскрикнула от боли и открыла глаза. Она увидела роскошную бриллиантовую брошь, нещадно вцепившуюся в нежно -жемчужную пену её балетного шёлкового платья. -Прости, Маля, я всегда такой неловкий, - извинился цесаревич. -Это мне?! – восторженно спросила она, поглаживая холодные грани бриллиантов маленькими белыми руками, всё ещё не веря, что это прекрасная брошь принадлежит теперь ей. Цесаревич кивнул и улыбнулся. – О, Ники! Мой Ники, я давно хотела сказать тебе… - ей показалось, что в этот момент она теряет рассудок. - Нехорошо оставлять нашу бриллиантовую малютку без подобающего экскорта, - снисходительно произнес он. – Цесаревич достал из золотистого бархатного футляра две сережки, выполненные в том же стиле и дрожащими от волнения руками стал вдевать их в холодные мочки Матильды. Свет голубых брызг озарил прекрасное лицо счастливой женщины, до этого казавшееся ей уставшим и безобразным. -О, Ники! Да!– Она хотела поцеловать Наследника, но тот уклончиво отвернулся от неё. -Не здесь, Маля, - он сделал предупредительный жест. -Хорошо! Хорошо! Хорошо! Скажи, а эти…глоубые…сапфиры?… О боже, они так прекрасны! Я никогда не видела таких переливающихся сапфиров! -О, нет, Маля, это не какие-нибудь жалкие сапфиры, а редкой воды голубые бриллианты. Говорят, что эти голубые бриллианты, когда-то составляли один огромный бриллиант, который составлял третий глаз гигантской мраморной статуи Будды в Раджахане. Одна старинная индийская легенда гласит, что это был самый большой и прекрасный бриллиант в мире, который знавало человечество. Когда жестокие и вероломные моголы ворвались в храм, они разбили статую Будды и вынули его глаз, чтобы, продав его, на месте храма возвести самую величественную мечеть в мире. Только у них ничего не вышло, потому что из-за самого прекрасного камня мира между наследниками императора моголов начались жестокие распри. Никто из смертных не мог поделить камень по справедливости. За время своих бесконечных войн и распрей люди разделили этот бриллиант на тысячи осколков и разнесли по всему миру, украшая ими себя. Теперь все голубые бриллианты – сыновья великого Будды мстят людям за их вероломство и жадность, насылая на их владельцев всевозможные несчастья. - Какая красивая и печальная легенда, - погруженная в сладостный экстаз его прикосновений, ответила Матильда. -Говорят, что они приносят несчастья, но я не верю в это. Я ни за что бы не подарил любимой женщине то, что заставило бы страдать её. Пусть же эти прекрасные, как танец баядерки, бриллианты символизируют мою любовь, такую же чистую и сияющую, как всевидящее око Будды, - он нежно поцеловал её пахнущую жасмином детскую ладонь. Николаю показалось, что его голова закружилась от этого пьянящего запаха жасмина, смешанного с запахом молодого женского тела. -Целуй же меня, Ники! Теперь мне всё равно! Я счастлива, и никакие преграды, придуманные людьми, не смогут помешать мне любить тебя! – Наследник робел. Она сама поймала его губы и стала неистово и страстно целовать их, словно завтра собиралась умереть…умереть от любви. Сани были уже поданы к черному входу театра. Острые полозья со скрипом рассекали морозный снег. Двое влюблённых летели к Английской Набережной – месту своего любовного пристанища, и ничто не могло остановить их теперь. В тридцатиградусном морозе Нева лежала под белым саваном. Режущий, словно холодная бритва, снег от полозьев летел в их разгоряченные быстрой ездой лица, но они не чувствовали ни холода, ни боли от прикосновения встречного ледяного ветра и снега. Сумасшедшая езда разудалого ямщика в высокой енотовой шапке на манер американца, в котором конечно же можно было сразу же можно было признать того усатого офицера, что заглянул в гримерную после премьеры. Сумасшедшая погоня только веселила сидящих в санях, и они, совершенно потеряв страх быть перевёрнутыми в огромных сугробах, заразительно смеялись, словно разошедшиеся в своей удали купеческая молодежь. Холодные и разгоряченные, крепко пахнущие морозом, прямо в тяжелых меховых шубах и сапогах, они вбежали на лестницу, покрытую пыльным ковром и очутились в тихой и темной спальне, обделанной мрачной мебелью из чёрного дерева. Но влюблённые не замечали тягучей обстановки нетопленной душной комнаты. Двое безумцев словно сошли с ума в своём желании и жаждали только одного -любви. Она была намного опытнее его. Когда ей было девять лет, они с братом Иосифом играли «в доктора» в своем имении под Петербургом, и брат лишил её девственности. Потом они поклялись никому не рассказывать об этом и сохранить эту страшную тайну до конца дней своих. Но с тех пор желание стало главным смыслом её физического существования. Она тайно желала любого мужчину, был ли он стар или молод, который находился рядом с ней или просто прикасался к ней. Когда маленький и худощавый балетмейстер Энрико Чекетти делал ей растяжку на танцевальном станке, касаясь сильной рукой её крошечной упругой ножки, её тело покрывалось холодными мурашками, и она воображала себя в постели со страстным похотливым итальянцем, этим мерзким полувысохшим старцем, который покрывал её своими поцелуями с ног до головы, она воображала себя такой же горячей, страстной, разнузданной, как бардельная девка, открывающая новые грани ещё не испробованного, но тем более сладостного разврата юной вакханки с отвратительным, волосатым сатиром. Сексуальное желание стало её наваждением, и она пыталась выразить его миру при помощи танца. Когда всё закончилось, она лежала обнаженная, распростертая на пушистой песцовой шубе. Её маленькие по-детски припухлые губки были чуть приоткрыты и два крошечных жемчужных зубика проглядывали сквозь едва заметную щелочку рта. Возбужденные от любви её щеки алели болезненным румянцем. Он нежно прикоснулся к её губам и стал одеваться. В который раз Матильда была разочарована. Теперь, быть может, больше чем за всю свою жизнь. Она ожидала от своего возлюбленного чего –то по неземному прекрасного, но не получила даже положенного. Наследник был холоден и тороплив. Она не успела даже понять, что произошло между ними, когда все закончилось. Теперь, при свете тусклой свечи, он смог хорошо разглядеть её. Ничем не примечательное полное, некрасивое тело маленькой, смуглой женщины лежало перед ним. Какой-то приступ отвращения смешанный с жалостью охватил его. Стараясь больше не смотреть ей в лицо, он торопливо оделся и вышел. Она ещё долго слышала его тяжелые шаги на лестнице и отдаляющийся голос Наследника, который, как ни в чем ни бывало, весело напевал себе под нос арию Роберто из «Иоланты»: Кто может сравниться с Матильдой моей… Она всё ещё лежала в той же позе растерзанной плотскими утехами женщины, тупо смотря в потолок немигающими глазами. Там, на роскошной хрустальной люстре, какой-то упрямый паук упорно плел свою паутину. Горячая слеза сползла по её щеке. «Теперь всё кончено», - подумала она, но это было только начало. Их роман продолжался два года, вылившись в большую, но, увы, безнадежную любовь. То, что должно было рано или поздно закончиться, закончилось. Через два года им пришлось расстаться, потому что Наследник вынужден был вступить в династический брак. Для неё это вынужденное расставание стало настоящей трагедией. Она заперлась в своем доме и не выходила несколько месяцев. Ей хотелось умереть…, но Маля не умерла. Ей суждена была долгая жизнь. Революционный Петроград, февраль 1917, особняк Кшесинской Выстрелы затихли только к вечеру. Измученная полной неизвестностью, Матильда прилегла на шёлковую софу и закрыла на миг глаза. Она хорошо понимала, что ТОГО мира больше не существовало. Дальше – только полное безвластие и хаос. Вечером, как только стемнело, начались погромы дворянских особняков по соседству. Несли всё, что только могли унести. То и дело слышались обезумившие крики насилуемых матросами женщин. Электричества не было. Яркие языки пламени отражались от вспотевшего стекла. Ей никогда не было так страшно. Вчера она воочию могла наблюдать, как её собственная прислуга бесстыже разворовывала её гардероб, что же говорить о других… Более всего она боялась не за себя, она боялась за своего сына Владимира. Что будет с юным князем, если обезумившая толпа погромщиков ворвётся сюда? Об этом не хотелось даже думать. Нужно было уезжать из этого ада и как можно быстрее. Она слишком хорошо знала, что такое «РУССКИЙ БУНТ». Нервно ломая маленькие пухлые пальцы, Матильда расхаживала из комнаты в комнату, будто ища что-то. Вот она открыла небольшой тайничок, спрятанный за часами и достала обшитую золотом бархатную коробочку. Хорошо, что прислуга не успела добраться в её маленький потайной алтарь, где хранилось самое сокровенное. Должно быть, массивные бронзовые часы показались слишком тяжёлыми, хотя они были на колёсиках отодвигались довольно легко. Да, вот они, те самые голубые бриллианты, что подарил ей Ники в их первое свидание! Осколки глаза всевидящего Будды. «Неужели, Бог не видит, какие беззакония творятся вокруг?! Неужели, он допустит, чтобы Россия погибла?!» - подумала Матильда, поглаживая маленькими пальцами холодные грани искрящихся камней. Теперь Бог представлялся ей высоко парящем в небе, словно Будда, восседающий в своём белоснежном светящемся облачке, третий глаз которого люди похитили давным-давно. Теперь он слеп и равнодушен к человеческим страданиям и парит высоко-высоко, купаясь в блаженстве сонной нирваны. В аду на земле стоило рассчитывать только на себя. После трагических и позорных событий под Минском* с низложением и арестом Николая !!, она понимала что прежняя Россия погибла безвозвратно, и, что ей с сыном здесь больше нет места. Если они останутся здесь – их ждёт не только унизительная гибель, но и, возможно, бесчестие. Она не хотела погибать. Единственным выходом было бегство. Теперь ей было больше не до красивых легенд. Мир мистерий и таинственных иллюзий рухнул, как карточный домик. Теперь нужно было думать о ребёнке, о своём будущем. Если продать их в Париже, голубые бриллианты Раджастана на несколько лет могли бы обеспечить сносное существование ей и молодому князю. Эти бриллианты были её единственной надеждой, поскольку деньги в старых царских ассигнациях перестали иметь всякое значение. Нужно было во что бы то ни стало вывести бриллианты во Францию. Но как? На финской границе её багаж наверняка, её багаж станут обыскивать красные патрули. Нет, она не должна потерять их. Нужно было что-то придумать, чтобы надежно спрятать украшения, от которых теперь зависела её жизнь. «Такие вещи нужно держать у самого сердца. У самого сердца». Мысль ударила мгновенно, как вспышка молнии: «А что если зашить бриллианты прямо в корсет?» Идея была неплоха, но отвыкшие от работы руки Матильды вряд ли могли проделать работу должным образом, она потянулась к колокольчику для слуг, чтобы подозвать служанку, но тут же усмехнулась своей нелепейшей мысли. В новом государстве у господ больше не было слуг. Теперь и отныне ей придётся все делать самой. Ей, вдруг, почему-то вспомнилось её скудное, тяжелое детство в семье полунищего балетного антрепренера, кое-как перебивающегося со своей большой семьей случайными заработками в захудалых провинциальных театрах Польши. Тогда сёстрам тоже приходилось всё делать самим, потому что, как и теперь, слуг в доме не было. Матильда покопалась в небольшом ящичке комода и достала всё необходимое: ножницы, нитки, иголки. Аккуратно разрезав корсет в одном месте, она вынула оттуда китовый ус, а на его место вставила мягкую бархатную коробочку, в которой находились украшения. Прикрыв всё это слоем ватной ткани, Матильда ещё раз придирчиво всё осмотрела, чтобы ничего не было заметно, и стала зашивать аккуратными стежками. Теперь, когда ей порою приходилось самостоятельно ремонтировать собственные чулки, это для неё не составило никакого труда. Закончив работу, она снова одела корсет и дорожное платье. Посмотрелась в пыльное старое зеркало. Всё получилось даже лучше, чем она предполагала. Заметно ничего не было. Отвыкшие от черной работы руки тем не менее ещё помнили иглу. Усталые от бессонницы и кропотливой работы глаза Матильды автоматически устремились в окно, где мутно рассветало тяжелое зимнее утро пасмурного февральского дня. В саду было ещё дымно от пожарищ, но всё было тихо, будто и не было той кровавой ночи, только весёлая синица, очевидно приняв оттепель за весну, весело тенькала в мокрых ветвях старых лип. После тревожной бессонной ночи голова болела невыносимо. Матильда открыла окно и с наслаждением вдохнула пропитанного гарью, сырого морозного воздуха. Вдруг, она заметила, что по саду снуёт маленькая юркая женщина, всем своим видом напоминавшая мышь. Женщина - мышь деловито сновала туда и сюда, будто что-то искала в её саду. Но не это более всего неприятно поразило Матильду. На женщине красовалась её собственная шуба! Да, да, её знаменитая белоснежная шуба из сибирских горностаев – последний подарок её любимого Ники! Должно быть, это какая-то из её служанок, укравших её гардероб. Но сколько Матильда не всматривалась в маленькие мышиные черты ничем не примечательного круглого лица, она не могла узнать эту женщину. Почувствовав на себе негодующий взгляд Матильды, женщина подняла свои крошечные острые глазки, но Матильда успела с грохотом захлопнуть окно и занавесить штору. Избавившись от неприятного видения, Матильда постаралась поскорее забыть эту женщину и всё-таки постараться, наконец, заснуть, но только она прилегла на небольшую софу, как в передней раздался лязг звонка. Старый, почти выживший из ума, старик-привратник, напоминающий Чеховского Фирса, шаркая ногами и поминутно кашляя направился к двери и скрипучим, задыхавшимся голосом недоверчиво спросил: -Кто там? -Нет, нет, Архипыч, это свои! Это от Сергей Михалыча, - почти задыхаясь от счастья залепетала Матильда, подлетая к двери. - Володя, вставай за нами приехали! Наконец-то! Слава богу, а то уже второй день спим на чемоданах!- Заспанный юноша в серой шинели встал с диванчика в прихожей, где он провёл ночь и теперь хлопал ничего не понимавшими припухшими ото сна глазами. Маленькая ручка Матильды с проворством фокусницы отворила тяжелые ставни. Дверь распахнулась, впустив поток слепящего света. Вместо великого князя Сергея Александровича, на пороге стояла всё та же женщина –мышь в её собственной шубе. Из-за её спины виднелись несколько «штыков» в черных матросских костюмах. От страха и неожиданности Матильда отпрянула назад, да так, что, чуть было не споткнулась о порог и не упала на спину. -Кто вы?! Что вам нужно?! – только успела пролепетать Матильда, когда двое из «штыков» ворвались в её дом. -Я - Александра Михайловна Коллонтай, - почти неуверенно начала женщина в горностаевой шубе, но потом порывшись в кармане, достала небольшой измятый листок и, глубоко вздохнув, громовым голосом зачитала: -….по поручению Петроградского Комитета Большевиков ВАМ вместе со своей семьёй и прислугой в течении двадцати четырёх часов надлежит покинуть особняк по Большой Дворянской улице, второго дома, - Матильда видела как из её маленького круглого ротика валил пар, – …с собой разрешается взять только одно место личного багажа, всё прочее имущество, включая имеющиеся в доме ценности и деньги, реквизируется в пользу Петроградского Комитета Большевиков… - когда она закончила читать, в передней воцарилась гробовая тишина. Ошарашенная внезапным вторжением, Матильда стояла, словно окаменевшая статуя и беспомощно держала в руках предписание, которое Коллонтай уже успела всучить ей. Вдруг, она услышала, как к дому подъехала автомашина, и в ту же секунду за дверью раздался гудок автомобиля. Матильда сразу же узнала этот гудок. Да, это был гудок ЕГО автомобиля. Она могла узнать бы его из тысячи. Когда-то на этом Форде великий князь Александр Михайлович катал её по Стрельне во время её знаменитых Пасхальных гуляний. Гудок повторился, но в доме по- прежнему тихо. «Может, они ещё спят?», - подумал шофер, молодой человек лет двадцати в клетчатой фуражке и охотничьем кителе, и проворно подскочил на мраморные ступеньки. -Ну, что, Матильда Феликсовна, у вас всё уже го…,- увидев матросских «штыков» в передней, молодой человек в фуражке растерялся и точно так же, как и Матильда, чуть было, не упал назад. -Делайте, как знаете, - наконец, сказала она, прервав мучительную тишину. –Мне теперь всё равно, - и, проворно схватив небольшой саквояж в одну руку, а ошеломленного сына в другую, направилась к выходу. -Стой! – Маленькая женщина с мышиной мордочкой решительно преградила ей дорогу. –По приказу Комитета, с целью предотвращения укрытия ценностей, мне дано поручение произвести у вас личный обыск! -Но, позвольте, это уже слишком! – Матильда рванулась вперёд, но несколько штыков, сгрудились у двери. -Вы предпочитаете, чтобы это сделали матросы? – недвусмысленно намекая, произнесла Коллонтай. -Нет, вы не посмеете! Слышите, не посмеете прикасаться к моей матери! – закричал возмущенный юноша. -Не вмешивайся в это, Володя! Не вмешивайся, ради бога, прошу тебя! – взмолилась Матильда, испуганно отстраняя сына. –Хорошо, раз вы опустились до того, чтобы обыскивать меня, то, вперёд, шмонайте, что найдете –будет вашим! Раз это грязное дело нужно вашей Революции, я не буду препятствовать вам! –со злобной отчаянностью закричала Матильда. – Чего стоите?! Вы собираетесь раздевать меня прямо здесь?! При присутствующих?! -Нет, мы поднимемся в вашу комнату, - смутившись, ответила Коллонтай. Она явно не ожидала подобного выпада от балерины бывшего Императорского Театра. -Тогда не будем терять времени. Две женщины поднялись наверх. Теперь Матильда не сомневалась, что примерная исполнительница революционный воли непременно отыщет её бриллианты и нацепит их на себя так же, как нацепила её горностаевую шубу. Ей хотелось убить эту маленькую женщину со странной нерусской фамилией Коллонтай, и, если бы не дюжина «штыков» там, внизу, она сделала бы это прямо в своей комнате. -Я не стану унижать вас раздеванием, и попрошу… Матильда сняла серое коленкоровое пальто и швырнула в её злое мышиное лицо. -Попрошу поаккуратнее, либо я вынуждена буду применить силу! Мне бы очень н хотелось, чтобы дело дошло до этого… -Хорошо, я не буду, - буркнула сдающаяся Кшесинская. Она аккуратно сняла нижнюю юбку и корсет и отдала их Коллонтай. Александра Михайловна, будучи воспитанной в культурной дворянской семье, по-видимому, неохотно выполняла столь грязное полицейское поручение, возложенное на неё Петроградским Комитетом Большевиков, потому как, едва коснувшись рукой вещей Кшесинской, она с отвращением отбросила их в сторону, словно ненужные тряпки, и с торжествующей улыбкой, дескать, «ну как тебе наша революция», уставилась на полуобнаженную балерину. Маля стояла в одних кружевных панталонах и чулках, стыдливо прикрывая маленькую неудачную грудь, съежившись не то от холода, не то от стыда. От величественной осанки бывшей балерины не осталось и следа. Созерцая бывшую любовницу царя в таком поверженном и унизительном положении, Коллонтай, вдруг, громко расхохоталась от удовольствия. -Может, мне можно уже одеваться? – сквозь зубы спросила Кшесинская. -Нет, досмотр, ещё не окончен. Снимите панталоны и чулки. Я хочу чтобы вы разделись догола. - Я не стану обнажаться перед вами! - решительно заявила Матильда. -Тогда я буду вынуждена позвать матросов, которые дежурят возле двери. Поверьте, мадам, если вы не будете сопротивляться мне - для вас же будет лучше. Снимайте всё. -Не буду! – решительно бросила ей Кшесинская. -Что ж, дело ваше…Павел Ефимович*, подойдите, пожалуйста. Мне нужна ваша помощь.– Из-за дверей показалась усато-бородатая морда здоровенного матроса в длинном матросском бушлате, явно напоминающим казацкий бешмет, из-под которого тем не менее торчала характерная матроска балтийца. Мрачное лицо его было лицом убийцы. Его взгляд из-под лобья был угрюм и смотрел на Матильду оценивающе, как заправский палач смотрит на свою предстоящую жертву. Маля невольно вздрогнула… -Приступайте, - с циничным спокойствием скомандовала матросу женщина-мышь. Страшный мужик стал надвигаться на неё (Кшесинскую). - Не надо, я все сделаю сама! - взмолилась Матильда. -Хорошо, Павел Ефимович, не нужно: можете оставить нас вдвоем. Матильда неохотно сняла то последнее, что оставалось на ней. -Теперь лягте на кушетку и раздвиньте ноги. -За кого вы принимаете меня?! – закричала Кшесинская. -Ложись, сука! – Коллонтай грубо толкнула её на кушетку, так что Матильда упала, словно подкошенный столб. -Нет, нет, прекратите это! – Но маленькое мышиное лицо женщины было непреклонно. С силой раздвинув ей ноги, она грубо ввела туда два пальца. Матильда вскрикнула от боли и неожиданности. -Ну же, не строй из себя девственницу, царская потаскуха! – закричала на неё Коллонтай. Агрессивно орудуя пальцами в её влагалище, Коллонтай стала ласкать рот Матильды. Она хотела сопротивляться этой маленькой безобразной женщине, которая навалилась на неё, но непостижимый страх перед ужасным матросом и дикое, почти животное отвращение словно сковали её волю. Когда всё закончилось, обе женщины лежали рядом, лаская друг друга губами. Когда всё закончилось, обе женщины лежали рядом, лаская друг друга губами -Ты, мерзкая, грязная шлюха, -почти по слогам произнесла Матильда. -Такая же, как и ты, - улыбаясь крошечными недоразвитыми зубками, ответила Коллонтай. – Видишь ли, Маля, между нами не такая уж и большая разница. Мы обе шлюхи. Вопрос лишь в том, кому мы продаёмся. Ты предпочитаешь царей, а я - мужиков, но суть то та же. Просто твое время прошло, а моё наступило. Кто был ничем - тот станет всем. Вот весь смысл революции! Одевайся…рабыня, - презрительно бросила Коллонтай, приподнимая Матильду за подбородок двумя пальцами, которыми она несколько минут с тому назад так безжалостно тискала теплое, мокрое влагалище балерины. Плача от обиды и унижения, Матильда, словно в оцепенении стала собирать разбросанные по полу вещи. Нагло положив ногу на ногу, женщина-мышь вольготно развалилась в глубоком кресле и глубоко затянулась тоненькой женской папироской. -Вот видишь, Маля, если захочу, я могу быть гораздо нежнее, чем мужчина, - пыхнув кольцом дыма, задумчиво улыбнулась Коллонтай. -Да пошла ты! – Матильда со злости рванула из-под её зада свою сорочку. Торжествуя победу, Коолонтай рассмеялась. Садясь в машину, молодой князь заметил, что лицо матери было бледным, её губы дожали, а на лице были заметны засохшие слёзы. Он никогда не виде её в таком подавленном состоянии. -Мама, что с тобой?! Ты переживаешь из-за наших вещей?! Они всё равно бы конфисковали их. Я видел, как матросы всю ночь дежурили у нашего дома, но не хотел расстраивать тебя! Они всё равно не выпустили бы нас с багажом! -Нет, мой маленький мальчик, нет, всё в порядке. Теперь это неважно. Главное, что мы сможем выехать из этого ада. В Париже нас ждёт новая жизнь, - Матильда ласково погладила сына по голове. Машина тронулась, оставив в оттаявшей весенней распутицей почве лишь грязную колею. Старик Архипыч, единственный верный слуга, остававшийся со своей хозяйкой до конца, словно забытый всеми Фирс из Вишнёвого Сада, ещё долго смотрел в след уходящей машине. Бывшей приме Большого Императорского Театра уже не было до него никакого дела. Так закончилась великая эпоха Империи, и начиналась новая кровавая и жестокая эпоха двадцатого века. | |
| Просмотров: 546 | |
| Всего комментариев: 0 | |