Глава двадцать четвертая

Когда божья овца показывает зубы

   С этих пор лачуга Бинкерса стала тайным прибежищем Фриды. Отверженная обществом богатых, она находила приют и утешения…у своего духовного отца, который стяжал монашеское одиночество в дебрях Флориды.

  Бинкерс действительно занялся выращиванием моркови. Этому делу он отдавался с необъяснимым фанатизмом, который отчасти заменял ему секс. Фрида привозила ему всё новые семена и удобрения, а Бинкерс усердно питал её духовной пищей. Это была очень странная привязанность. Они не были любовниками, но всякий раз после её ухода, Бинкерс отчаянно маструбировал.

   Напрямую не стяжая денег мисс Бинкерс (он называл её так), он с каждым днём становился все ближе к ней. Словно спрут, проникая в её сознание, он опутывал одинокую женщину своими невидимыми сетями.  Женское одиночество не способствует разборчивости.

   Вскоре молодой отшельник завоевал расположение красавицы своей кротостью. Он не был настойчив, нахален, напорист в своих ухаживаниях, притворно развязен, как другие «самцы» (так после связи с Дэвидом Фрида стала называть так всех мужчин, кроме, естественно,  самого «преподобного» Бинкерса). В нем не было всего того, что так сильно ненавидела она в остальных «самцах».

   С Тодом можно было запросто пить кофе Мокко тихим тёплым вечером и с жалкой бабьем слезливостью изливать на него свои проблемы. Тод только внимательно выслушивал её. Он никогда не перебивал её. Тод был для нее своего рода психотерапевтом. Хитрый и вкрадчивый, преподобный  Бинкерс всегда мог найти нужное слово.

   Она улучшала любую минуту, чтобы вырваться от своего отца, вечно кричавшего болезненного  ребёнка, перед которым она была всегда  в чем-то виновата. Попробовав горький вкус замужества, миссис  Гарт, к разочарованию Бинкерса, поклялась больше не выходить замуж, а Тода она не воспринимала, как мужчину. Для неё он был просто святоша, забавный юродец, над которым всегда можно было беспоследственно подшутить, на что тот никогда не обижался. Но всякая ложь рано или поздно открывается.

  Отец прознал о её поездках. Когда всё открылось, Фрида, наперекор отцу, снова вышла замуж, уже за самого преподобного Бинкерса. Они расписались в полуразвалившейся церквушке на окраине Петербурга. Снова за проходимца? Ярость отца была беспредельной, но вскоре он вовсе плюнул на свою непутёвую дочь, он снова отписал ей особняк у побережья Клин Воте, в который мисси Бинкерс и перебралась вместе с мужем и маленьким сыном.

   Дед обожал своего внука и желал оставить его у себя больше всего на свете, но закон был против него. «Ребёнок должен жить у своих родителей», - так гласит закон Штата.

   Мистер Баркли ненавидел Бинкерса, не меньше, чем Дэвида, но ничего не мог поделать, как не мог изменить закон. Но всякий раз, когда, у него предоставлялась такая возможность, он забирал своего проказника-внука в свой особняк на Палм-Битч, тогда у Грэга младшего наступали весёлые деньки. Дедушка и дядя Сиз баловали его до безумия, а когда приходило время возвращаться домой в Пит, малыш захлебывался плачем.

   Божья овца вскоре показала волчьи зубы. Это произошло не сразу. Сначала Бинкерс получил от неё всё, что хотел – жалкую лачугу он променял на добротный особняк на курортном побережье Клин Воте, а свою полуразвалившуюся колымагу - Джип на роскошную круизную  яхту. Да и «Жемчужина Флориды» опять принадлежала Фриде, но уже в новом обличии миссис Бинкерс.

   Несмотря на то, что ни дом, ни яхта официально не принадлежали Бинкерсу, это не мешало ему чувствовать себя здесь полновластным  хозяином. Теперь у Бинкерса были деньги, дом, своя фирма. Всё то, о чём он только когда-то мог мечтать. Но душа не лежала к перевозить тупых пузатых обывателей, восторгающихся морскими красотами багровеющих закатов. Должность клерка собственной жены всегда угнетала его.

   Демон гордыни терзал его. Однажды, он просто бросил яхту на жену, и, одев свою старую сутану амманитского  исповедника, подобно первым христианам отправился проповедовать в какое-то забытое богом местечко под ярким названием Одесса.

   Так началась новая веха проповеднической деятельности Бинкерса. Говорят, горбатого исправит только могила. Бинкерс был прирожденным сектантом. Нравоучения, вдолбленные ему отцом, настолько прочно засели в его голове, что нуждались в выходе, подобно дерьму из переполненного сортира. Бинкерсу всё время нужно было кого-то учить, наставлять, утешать, спорить и ставить последнюю «свою» точку в споре.

  Теперь, когда у него имелся стабильный доход, он мог проповедовать совершенно бесплатно. Церковь Христа ширилась. Его приверженцы умножались, подобно птицы небесные. Людей привлекала простота, и то, что от них ничего не требовалось, чтобы вступить в общину.

   Теперь это было не то примитивное богослужение кочующего проповедника в палатке, целью которого было выколачивание из простофиль побольше денег. Нет, теперь вокруг него собиралось настоящая церковь. То, о чем он так давно мечтал, сбывалось. Правда, на эту мечту уходили почти все деньги, которых требовалось всё больше и больше. Теперь полиция ничего не могла сделать Бинкерсу. Свобода вероисповеданий была основным постулатом американской демократии. Никакой закон не мог запретить Бинкерсу проповедовать учение Христа, если только в его деятельности не усматривалось признаков мошенничества, к тому же, люди, почитавшие его чуть ли не за местного святого, шли к нему добровольно, словно послушное стадо овец (быдла) за своим пастором.

   Деньги, деньги, деньги. Новые деньги Баркли защищали его, оберегали. Призрак славы становился реальностью. Теперь проповедника Бинкерса узнавали все. Его проповеди транслировались на всю Флориду. Каждое утро по одному из каналов неизменно появлялась его лысеющая голова. И, хотя все амманиты США утверждали, что церковь Бинкерса, именуемая себя, как «Новоапольстольская Церковь Христа», не имеет к ним ровным счётом  никакого отношения, самопровозглашенный пастор позиционировал себя, как некую новую  церковь новоамманитской направленности, так что формально закон не мог придраться к нему. Амманитизм был для него своего рода субкультурой, на постулатах которой он подобно печально известному Фишеру основывал «свою» «доморощенную» религию.

   Вскоре, заложив «Жемчужину Флориды», которая уже приносила одни убытки, он выкупил небольшой участок земли в Центральной Флориде, где основал небольшую комунну, состоящую преимущественно из эмигрантов, бродяг, бывших наркоманов и прочего антисоциального народца, не нашедшего места в этой жизни,  которые, чтобы искупить свои грехи, бесплатно трудились на него ради тарелки с кашей. Бесплатные рабы стали приносить неплохой доход. И снова закон был бессилен перед Бинкерсом, потому что никто не может запретить человеку работать безвозмездно, если он делает это абсолютно добровольно.

  Что ж, замечательные слова старика Хаббарда: «…если хочешь заработать миллион – создай свою религию», - начинали воплощаться в жизнь. Что касается бывшей судимости, которую его оппоненты постоянно выставляли ему, – все это лишь шло на пользу самому проповеднику Бинкерсу, создавая вокруг него некий ореол мученичества за правду, которую знал только он один.

   Если дела мистера Бинкерса стремительно шли «в гору», то дела миссис Бинкерс с той же стремительностью катились «под гору». Смешно бы было подумать, что проповедник не пытался испытывать свои методы религиозных нравоучений на своей непутевой женушке, которая отнюдь не соответствовала  благообразной жизнью, какую подобает вести жене пастора.

   Похоже, преподобный Бинкерс твердо решил вдолбить своей супруги тезис «да убоится жена мужа своего». Но всё было тщетно. Нравоучения мистера Бинкерса отскакивали от миссис Бинкерс слово орехи от железобетонной стены. Ею овладела странная апатия. Похоже, ей вообще, было все равно, что происходит вокруг неё. Покуда её роль в семье уменьшалась, она охотно восполняла её доброй бутылкой Мартини. С каждым днём женщина всё более опускалась и плыла по течению.

  Чем больше он пытался её учить, словно ржавая пила проникая в её мозг, тем больше она начинала ненавидеть Бога и все религии вместе взятые вместе с Христом, Магомедом и Буддой.

   Трезвой он даже побаивался свою миссис Бинкерс за непредсказуемость характера,  зато, когда она была пьяна, преподобный  Бинкерс вволю отыгрывался на ней, и, даже позволял дать волю рукам. Он считал, что  если женщина потеряла «человеческий облик», то с ней следует обращаться, не лучше, чем с грязной скотиной.  Обычно всё кончалось избиением. Иногда в припадке ярости Бинкерс насиловал собственную жену. Наутро она всё равно ничего не помнила, и только ползала на коленях в поисках метанола, чтобы хоть как-то унять головную боль. Естественно, при такой жизни никаких детей, кроме Грегори,  у них больше не было.

     Увы, пастор Бинкерс оказался не той божьей овцой, за кого себя выдавал. Вот и сейчас малыш Грэг заливался криком.

-Что это?! – мистер Баркли резко схватил дочь за руку. Багровые синяки покрывали от запястья до плеча. – Что это, я спрашиваю?!

- Я упала.

-Упала?! Не ври! Это твой гребанный проповедник! Это он избил тебя!

-Это моё дело! – закричала Фрида в истерике.

  Отец схватил её за плечи и стал неистово трясти перед своим лицом.

-Посмотри на себя, в кого ты превратилась. Ты спиваешься. Ты выглядишь, как дешёвая уличная шлюха, я не хочу, чтобы моя дочь выглядела, как шлюха. Фрида, Фрида, оставь его. Если ты боишься, просто останься здесь, со мной, а я то уж сумею засадить этого сектанта за решётку. Я не могу допустить, чтобы этот святоша глумился над тобой.

-Нет, отец, не надо. Ничего не надо. Он мой муж, и я разделю с ним свою судьбу.

-Это он сказал тебе, он! Какую судьбу, Фрида! – в окно послышались гудки. Она поняла – это он, если сейчас не выйдет – всё кончено. Перед ней вставали глаза Бинкерса – жестокие холодные глаза.

  Кричащий Грэг, словно кукла болтается под мышкой. Рабыня бежит к своему хозяину. Избитая собака всегда возвращается к своему хозяину. Потому что так надо, так положено, потому что нет другого выхода. Нет выхода – безысходность. Больше она не приедет к отцу. Каникулы Грэга закончились навсегда.

   Радость от падения. Пусть делает с ней, что хочет. Бутылка – надёжный друг, она никогда не изменяет. Напиться – провалиться в небытие, а там пусть все идёт, как хочет. Теперь она начинает понимать Дэвида. Дэвид – это она. Пусть Бинкерс избивает её до полусознания.  Ей даже так лучше – не надо прилагать мозгов. Ей нравится, когда Бинкерс, спуская свои до боли выглаженные брюки со стрелками, заломив руки, трахает её в зад в присутствии ребёнка. Когда она пьяна – ей всё равно. Она наслаждается криками Грэга. Ей хочется, чтобы с ней поступали так, потому что она заслужила это. «Громче ори, громче, мистер Грэг Младший».

 Утро приносило опохмелку, противный привкус в губах и болью в заднем проходе. «Он трахается, как педик», - подмечает Фрида.  Бинкерс лежал распластавшись по всей ширине кровати, словно огромный вонючий паук.

   Глаз распух. Открыть нельзя. Сегодня это должно прекратиться. Сегодня – иначе нельзя. Лучше небытие. Она слишком хорошо знала, где находятся бритвенные принадлежности. В теплой ванне не чувствуешь боли.

  Джакузи медленно наполнялась пузырями. Боль уходила. Далеко, далеко. Хотелось спать. А, что, если заснуть и не проснуться? Фрида пытается заснуть, но каждый раз всплывает за глотком воздуха. Жажда жизни сильнее её. Инстинкт жизни сильнее, чем желание умереть. Бритва беспомощно лязгает по дну. Где она?

  За дверьми испуганный плач двухлетнего  Грэга. Вот для чего нужно жить. Для своих детей.  Сознание приходит словно пуля в мягкую плоть мозга. И отец старается сделать для неё все, только она этого не понимала…до сих пор. Она сделала вторую ошибку. Таким, как она вовсе не стоит выходить замуж. Прочь, прочь из этого дома.

   Мягкая кукла Грэга вновь болтается под мышкой. От тряски железо ударяет в нос. Это кровь. Мать выронила  его на асфальт. Он кричит, а мать продолжает убегать…Сердце сжимает словно в тисках. Она бросила его.

  Из своего детства Грэг помнит, что когда мать ссорилась с отчимом, они с матерью всегда бежали к деду.  Обычно, когда утренний автобус вёз их в Майами, маленькое сердце Грэга ликовало в преддверие встречи с толстым и добродушным дядей Сизом, который любил его больше всего на свете. Это был единственный человек, который понимал замкнутого и нервного ребёнка.

   Так было постоянно. Однажды  утром, когда после очередной ссоры из-за выпивки, после которой отчим жестоко избил мать, она, торопясь к автобусу, спьяну уронила его прямо об асфальт. Этот инцидент запомнился, потому что в первый раз Грэг почувствовал привкус крови в носу. Потом он много раз испытывал то же чувство, но ни разу не держал в памяти свои маленькие детские трагедии, кроме этой. Она постоянно снилась ему во сне. Такой сон  обычно предвещал неприятности.