Теперь все бы на свете она отдала б за то, чтобы потерять сознание, провалиться в небытие, но ужас сцепил её тело, что она не могла ни закрыть глаз, ни пошевелить ни едином членом, но только смотреть, что происходило дальше.

А дальше, вслед за волосатым монстром с лошадиным лицом, вошла женщина, миловидная, но вот она повернулась анфас, и Шилова увидела, что у женщины было — две головы. Место двух рук — четыре. Куда же они испомещались...эти головы? Головы сидели на неестественно широких, коренастом туловище, куда входили две, впрочем, довольно изящные, тонкие шеи. Шилова пригляделась одна из шей имела адамово яблоко, кадык, что нервно ходил вверх и вниз, когда чудовище взглатывало. Да и грубые мужские черты второго лица говорили, что одна из голов — мужская, ибо вторая голова была коротко острижена, как и полагалось мужчине, когда с первой спускались великолепные длинные волосы, те самые, которые на минуту лишь прикрыли чудовищное уродство, когда это «ОНО», пятясь чуть боком из-за ширины двухместного туловища вступило в проем узкой двери. Все это свидетельствовало о том, что двухголовый монстр был не только двухголов, но и двупол, и по центральной оси соединял в себе как бы две половины — мужскую и женскую в до толе невиданном миру, чудовищном сиамском близнеце, олицетворяющего «жениха и невесту» в одном флаконе. Левое «женское» плечо «инь» было заметно меньше правого мужского «янь», зато левое бедро было развито куда больше, что создавала чудовищный «бубновый» перекос. Что заменяло половые органы двухголового андрогена, оставалось лишь догадываться, ибо остальная часть этого безобразнейшего, соединенного из двух разнополых частей туловища было одето в необъятные шаровары и обесформенную спортивную футболку, не оставляющих никакого шанса разглядеть строение двухголового андрогена поближе. Пары красивых полных окатистых женских и тонких, но мускулистых жилистых мужских рук находились одна под другом, и то и дело переплетались в странных объятиях, как если бы ОНО нервничало, ломая пальцы, но сразу одновременно двумя правыми и левыми руками, что, вплетаясь ладонь в ладонь, создавали впечатление, будто рекламировали сверхтонкие презервативы Дюрекс, где : «Почувствуйте наслаждение. Об остальном позаботились мы».

Вслед за двуглавой женщиной вполз гигантский паук. Шилова меньше бы испугалась, увидев теперь настоящего тарантула гигантских размеров, но это был ЧЕЛОВЕКООБРАЗНЫЙ паук. Паук, покрытый человеческой кожей, одетый в какие то невообразимые лохмотья, прикрывающие неизвестно что, что заменяло нормальное, человеческое тело, что должно было быть или ж планировалось изначально оным, лишь только затем, чтобы быть изуродованным чьим-то невероятным, адским замыслом. Теперь бы описывая словами, невозможно было бы дать тому здравого определения, с точки зрения обстоятельного и внятного объяснения словами, но «паук», состоящий из тщедушного человеческого тельца, представлял собой вместе какую-то адскую конструкцию: нечто напоминающее плотно обтянутый кожей скелет истощенного самовара* из угловых четвертей которого самым странным образом произрастали неестественно длинные и обратно изогнутые в суставах человеческие конечности - «руки» и «ноги», наподобие сенокосца*. Но, что было ужаснее всего и неестественное, что это хлипкое, скелетообразное туловище, обтянутое шагреневой кожей, напоминающей более папирусную бумагу, ползло спиной вниз, соответственно животом кверху, но при этом круто запрокинув назад голову в изогнутой назад костистой, тонкой как спичкой лебединой шее, имело возможность перевернув лицо «вверх ногами», так что рот оказывался вверху а глаза внизу, все ж видеть, куда оно движется. 

*самовар — калека, с ампутированными ногами и руками.

*сенокосец — паук — долгоножка или паук фаланговидный, типичный представитель незваных жителей, заселюящий наши дома.

(Для того, чтобы лучше закрепить только что сказанное мной, представьте, что теперь же вам, вдруг, вздумалось принять позу йоги Урдхва Дханурасана, простонаречно именуемой ещё в народе «Лука мордой вниз», а ещё проще «мостик», и в таком нелепом и трудном положении, выгибая спину животом кверху, передвигаться с запрокинутой головой , при этом смотря перед собой в направлении движения головой вперед).

Вот страшный, человекообразный паук остановился и бухнулся на коленями «ног» о пол. Змеиная шея чудовища, мягко выпрямилась, словно как у лебедя, привычно приняв более естественное положение, подняло изможденное лицо старика, который острым пытливым взглядом испепеляющих маленьких, сердитых, бесцветно-голубых глазок уставился Шиловой прямо в лицо, словно желая получить ответ, кто она, все ж, такая и зачем появилась тут. По всему было видно, что он был очень не доволен присутствием чужачки.

Следующим вошел человек. Было в нем что-то неестественное, что ошеломленный её мозг сразу не мог уловить. Но в следующую секунду она поняла, что было это НЕЕСТЕСТВЕННОЕ — у человека не хватало головы.

Еще помутненное сознание как то отчаянно цеплялось за нелепый вопрос : «Куда же делась голова у того? И почему их две у этого?» Избыток и отсутствие голов был так очевиден, что ответ напрашивался сам собой. Заметив это пикантное «обстоятельство» Шилова бы расхохоталась теперь, протянув указательный палец на чудовищ. До безумство было недалеко, и уж неведомый мем, велев приготовиться к припадку веселья, дергал её поглупевшее от ужаса лицо в ужимке, когда «безголовый», расстегнул клетчатую рубашку на груди, из которой показалось какое-то жуткое, сплющенное лицо монгольского зародыша. Из расплющенного рта прям по животу, заменяющему монстру и голову, то есть вместилища мозга, стекала слюна. Она почувствовала, как голова её закружилась, ком тошноты подступил к её горлу, её вот-вот вырвет, когда вошел следующий

Замыкал шествие человек-слон и уж знакомый нам одноглазый карлик-циклоп, который держал в маленьких, толстых ручонках птенца голубя, что отчаянно пытался вырваться.

Почему она сразу определила, что это был «человек-слон». В отличие от двух предыдущих уродов, этот имел более-менее человекообразную форму, то есть туловище, руки и ноги на месте, и одну голову относительно в пропорциональном виде и на месте, но вот, отличие от прочих, кожу его едва можно было определить, как человеческую, но скорее слоновью, свисающую омерзительными складками со всего тела, покрытого отвратительными опухолями с то и там и тут выступавшими как у жабы пупырчатыми бородавками. Вместо носа. Вернее там, где у нормального человека должен был располагаться нос старческой грудью отвисала отвратительная кожная складка «колобашки», похожая на распухший слоновий хобот, спускающийся до самой груди. Но в отличие от настоящего слона, ушей как и рта почти не было видно, ибо эти странные , неясные обозначения оных утонули в обилии жира и складок бесчисленных, бордавчатых опухолей . Собственно, вместо глаз, в толстой шкуре животного андроида были тоже просверлены две дырочки, словно у ламантина или же пресноводного амазонского дельфина. Он не зарос волосами, как лошадиноподобный монстр, но, напротив того, был совершенно гол, и розового цвета, что ещё больше придавало ему сходство с уродливым слоновьем зародышем, ибо при всем избытке кожи, само адская карикатура на божественного Ганеша было невысока ростом и довольно убориста.

Последним вошел одноглазый карлик, уж не казавшийся таким чудовищным. Только теперь, когда птица, издававшая жалобное цыплячье попискивание, выбившись из его рук крылом, она заметила, что крыло у ней кожистое, как у летучей мыши, и что в клювике у птицы имеются крохотные, густые, белые зубчики, которые то и дело впивались в смуглую кожу держащих её ручонок одноглазого карлика, оставляя кровавые царапинки, когда птица предпринимала очередную отчаянную попытку вырваться, и что это была не птица, не птенец голубя, как приняла Шилова поначалу, а маленький птеродактиль, вернее птенец оного, ибо голова и клюв были непропорционально велики к жалкому цыплячьему тельцу.

Наступила мучительная пауза. Выстроившись в ряд, чудовища рассматривали её молча, словно бы не они, но Шилова была чудовищным экспонатом кунсткамеры, не весть каким образом восставший из баночки уродец.

Теперь Шилова не сомневалась, что умерла и попала в чистилище ада, на страшный суд.

Мучительная пауза, казалось, должна была длиться вечность, когда, при очередном клевке голубёнкообразного птенца птеродактиля, одноглазый малыш, потеряв терпение, переложил живую игрушку в одну руку, вытянул другую, указал пальчиком с огрызенным до основании грязным ногтем, обиженным голосом мультипликационного медвежонка Умки произнес:

-Фу, какая уродина!