Следующий день повторился под копирку. Побудка. Скудная тюремная баланда. После обеда, одев наручники, на привязи его снова отвели на кладбище «Марьина Роща», благо располагалось оно совсем рядом с его "пансионатом" Лядова. Экскурсия продолжилась.

- Хотя на табличке у главного входа белым по синему ясно написано «основано в 1939 году», вопрос об основании кладбища несколько запутан. Путешествуя среди лесных лабиринтов раньше, я точно помню, что встречал могилы и 1938 года. Видимо в эти годы здесь уже «негласно» хоронили, как у нас это часто встречается, военных из казарм, психов с Лядова, воспитанников детских домов, постояльцев из дома престарелых и прочую подобного рода публику. Лишь с 1940-го года подписанные могилы встречаются массово.

Больше половины всей нынешней территории кладбища было основано к концу Великой Отечественной войны. Речь даже не о погибших солдатах. Смертность от голода и болезней среди самих горьковчан была ужасающей. Затем темпы захоронения приостановились — и уже у 1969 вся территория в плотно на то время застроенном городском районе закончилась.

Власти легко вышли из положения, разрешив на «Марьиной Роще» класть гробы лишь в родственные могилы, выделив для «новых» покойничков небольшой участок среди оврагов у деревни Бешенцево — так называемое «Ольгинское» кладбище.

Однако есть и другая гипотеза образования «Марьиной Рощи», как погоста, что открыть для захоронения обычных горожан «полигон человеческих останков» рядом с будущей улицей Бекетова городские власти побудила...вонь из наспех зарытых расстрельных рвов «Красной Этны». Доступ же на «проблемную» территорию был ограничен по санитарным соображениям на несколько лет, а похоронные процессии направлялись в «Марьину Рощу».

В послевоенное голодное лихолетье, когда надо было думать о живых, было уж не до мертвых, поэтому очень долгое время на «Марьиной Роще» не было ни сторожки, ни видимости порядка: на глинистом косогоре рядами лепили нищие могилы безродников, украшенные, по военным и послевоенным временам, деревянными дощечками на палочках, в коих из которых был начертан лишь один инвентарный номер. Тысячи и тысячи горьковчан, беженцев и гостей города, растворившихся в этой земле, не удостоены теперь, как говорится, ни крестом , ни камнем: когда хлипкие дощечки подгнивали, их попросту выбрасывали на свалку, а когда почва оседала, поверх безродных хоронили новых покойников. В каком порядке в конторе документация я даже не пытался выяснить, понимая тщеславную бесполезность сего занятия.

Однако, для многонационального города с самого начала функционирования погоста было решено предусмотреть особые еврейские и татарские кварталы. Стоит ли упоминать, что порядку там было куда больше, да и учет велся строже, чем в общаке.

Слева от церкви есть ещё один специализированный квартал, который невооруженным глазом трудно различить с первого взгляда — «детский».

Непонятно зачем, но с 1950-х годов до начала 90-х в нашем городе существовала замечательная мода складывать большинство попадавших на кладбища детишек всех вместе, от грудничков до подросткового возраста. Такие «детские островки» устроены не только на «Марьиной Роще, но и на Старом Автозаводском, Румянцевском, «Красной Этне» и Стригиновском кладбище. Общаясь с коллегами из других городов, я выяснил, что советская послевоенная эта мода затронула лишь Поволжье, Приуралье и Урал. В Москве и Питере, на кладбищах которых я специально интересовался этим вопросом, на меня смотрели как на тихопомешанного — действительно, а зачем? Не могут и объяснить логику действий предшественников и наши нынешние могильщики. Впрочем, причем тут могильщики, их дело маленькое — закопать, а где, да кого — это как начальство прикажет. Молчат по вопросу о «детских островках» и этнографические публикации. Единственно более или менее разумное объяснение предложила газета «Мегаполис — экспресс» за 1997 год, рассматривая невеселые реалии пост-советской Перми.

Дело в том, что детская смертность во все советские годы, замалчиваемая официальной статистикой, была исключительно высокой, и «детские острова» в городах-миллионниках, далеких от последних достижений цивилизации в плане медицинского обслуживания населения, отнюдь не пустовали. Кто изучал магию, знает, что дети, если их много погибнет или много схоронено в одном месте, испускают определенную ауру, от которой, если знать как, можно здорово подзарядить собственное энергетическое поле. Так вот, во времена господства научного атеизма, для нас то самое раздолье было: с куклами ли поколдовать, из сушеных младенцев целебюного порошка натереть — очень удобно: кладбища не охраняются, а все детки в одном месте. Долго ходить не надо, выбирай могилку, да ночку потемней и.....

Москвин замкнулся, поняв, что только что, в пылу повествования, по глупости выдал себя.

Стравинкас, выйди из транса непрекращающегося потока слов, не упустил момента.

-Так, так, и со скольких детских могилок вы тут подобным образом «подзарядились»?

-Сейчас я точно не упомню, - включив дурачка, замямлил Некрополист. - Трудно сейчас сказать.

-Ой ли, с вашей то уникальной памятью! - парировал Стравинкас.

-Какая у шизофреника память, - прибеднился Анатолий Юрьевич, изо всех сил пытаясь замять неприятный поворот дела.

-Хорошо, раз не хотите говорить о детях, поговорим о взрослых. Надгробный памятник капитану дальнего плаванья Михаила Константиновича Воронкову вы разбили? Это ваших рук дело?

Некрополист вздрогнул, согнувшись словно бы Стравникас занес над ним кулак, но тут же сделав невозмутимое лицо, чуть отвернулся в сторону, тем ясно демонстрируя свое нежелание говорить.

-Какой памятник?

-Так, напомню, тот самый, с якорьком и «улыбающимся» моржиком, о котором вы упомянуто в своей статье Некролога от 5 октября 2011!

-Да, я! Это была моя личная месть капитанской дочке, за то что она так несправедливо уволила меня! Можете так и записать в своем протоколе! Теперь уж все равно.

-А в чем же провинился Михаил Константинович?

-В том, что своим потворством воспитал столь алчную и подлую особу! Впрочем, вряд ли мой проступок смог задеть единственную, любимую доченьку за живое. Видимо она так «любила» своего папшу, что могилка не навещалась с самих похорон.

-А памятник герою отечественной войны Нестерову Сергею Егоровичу вы тоже облили краской тоже из личной мести? Он то в чем перед вами провинился?

- А то, что никакой он не герой, и не Нестеров. Его настоящая фамилия Моргенштерн, это самозванец, трус и дезертир! - с невозмутимой уверенностью ответил Москвин. - И если довелось бы мне наткнуться на его могилу второй раз, я, не задумываясь сделал тоже самое. - Все головы повернулись в сторону Некрополиста. Такого дерзкого ответа от внешне тихого Москвина никто не ожидал.

(Из рассказов Некрополиста)

Живой за мертвого или Последний эшелон на восток

Минск, 1941 года, 25 июня

Шел четвертый день войны. Минск бомбили беспрестанно. Только 25-го в полдень, когда образовался небольшой перерыв в налетах, жители города бросилась с детьми на вокзал, но там была такая давка, что уехать не было никакой возможности.

Эвакуация в Белоруссии проходила в сложной обстановке. До конца первой недели боевых действий западные и центральные области Белоруссии были столь стремительно оккупированы немцами, что практически сорвало возможность массовой эвакуации производительных сил из этих районов. Только спустя три дня после начала авионалета была организована Центральная эвакуационная комиссия при СНК БССР во главе с председателем СНК И.С.Былинским (заместители председателя — И.А.Захаров, И.А.Крупеня и др.). Комиссия возглавила работу также в Могилевской, Витебской, Гомельской и Полесской областях, которые также оказались вскоре под угрозой оккупации...

Надо бы сказать, что по личному распоряжению из числа гражданского населения в первую очередь эвакуации подлежали дети, родители которых ушли на фронт, а также партийные и заводские архивы, ценности сберегательных касс, которые имели в глазах Вождя народов куда более высокую ценность, чем человеческая жизнь. Что касается прочего населения Минска в целом, вопрос о его эвакуации даже не поднимался.

Более того, многим рабочим фабрик и заводов, даже в условиях бомбардировки, попросту запретили уходить с работы, чтобы подготовиться к эвакуации, а оставаться на своих предприятиях до особого распоряжения. Как потом вспоминала секретарь-машинистка Минского молочного завода Анастасия Цитович, она ждала, но так и не дождалась распоряжения начальства об эвакуации. Видимо, власти сочли пребывание на рабочем месте секретарши Цитович куда более стратегически важным для спасения родины, чем собственно само спасение молодой девушки. Вероятнее всего директор вышеуказанного молзавода, что должен было отдать приказ об эвакуации своих работников, уж благополучно драпал по пути в Москву на своем личном авто, не забыв прихватить семейство, а также (по наказу Сталина) некоторые материальные ценности, хранящиеся в сейфе завода.

А тем временем в больницах Минска оставалось большое количество раненых. Только вечером 24 июня на прием к секретарю ЦК В.Г.Ванееву, ведавшему эвакуацией, пробилась делегация работников Наркомата здравоохранения, горздравотдела и городских больниц, в ее числе был и будущий подпольщик профессор Е.В.Клумов. Вопрос был один: что делать с пациентами? В сложившейся ситуации он остался без ответа. Оставалась последняя надежда: утром 25 июня в Минск пребывал последний эшелон, на котором по решению совнаркома должны были уехать сами железнодорожники со своими семьями, как говорится, тем самым « словно трусливые крысы побросав тонущий корабль на произвол судьбы».

Вот уж целую неделю маленькое еврейское семейство Моргенштернов, состоявшее из молодых супругов, и их прелестной двухлетней рыжекудрой девчушкой с благозвучно - сказочным русским именем Людмила, всеми правдами и неправдами пробирались от самой границы нашей родины в сторону Минска, лелея слабую надежду сесть на поезд.

А дело было так. Глава молодого семейства, поселковый врач, Соломон Михайлович Моргенштерн оказался умнее всех из представителей деревеньки Бобры: и как только заметил некоторое оживление немецкой военной техники с Польской стороны, решил не особо не рассчитывать на пакт Молотва — Рибентроппа* и, оформив отпуск, собрал нехитрые пожитки, чтобы пустился в неблизкий путь до Москвы, где надеялся остановится у родственников, чтобы « пока переждать тревожную ситуацию».

Когда стало ясно, что опасения главы семейства были не напрасны, они уже оставили далеко позади себя захваченный к тому времени немцами Гродно. Могилев же героически оборонялся на последнем издыхании, прикрывая собой Минск от основных сухопутных сил противника.

Уже на подходе к Минску, на дороге, со стороны Барановичей, попали под автообстрел. Лошаденку с телегой, и со всеми пожитками семейства разбомбило в клочья. Последние километров двадцать до города пришлось чуть ли не бежать бегом из-под автообстрела, неся маленькую Людочку на руках. Всю дорогу отец не выпускал дочурку из рук, прикрывая своим телом от возможных шрапнелей, то и дело перепрыгивая через разбросанные на дорогах трупы попавших под обстрел менее везучих предшественников. Мать к тому времени обессилила от усталости и жажды так, что сама едва ли передвигала ноги, поспевая за мужем.

Когда прибыли на вокзал, народ отчаянно штурмовал последний состав. Где то совсем близко наползала канонада неотвратимо приближающегося фронта...

Бухнуло и покатилось где-то рядом. Снова автообстрел?! Какой-то нечленораздельный, женский вопль раздался над головами:

-У-и-и-и-и-л-и-и-и-и-и.....бух!

Столб земли поднялся совсем рядом с перроном. Снаряд! Ещё секунда — и будет поздно: разбомбят рельсы, и тогда никто никуда не поедет.

Началась паника. Но вместо того, чтобы разбегаться врассыпную, в последнем отчаянии запаниковавшая толпа стала напирать к вагонам. Люди полезли по головам, пытаясь протиснуться хотя бы на крышу поезда. Более ловкие «счастливчики», большей частью молодые люди и подростки, которые незаконным образом уже успели протиснуться на крышу состава , теперь с ужасом и тревогой косились то в небо, ожидая немецких Мессер-шмидтов, то на перрон, где бесновалась толпа, отчаянно отпираемая солдатскими штыками оцепления. Кто -то пустил слух, что два последних состава были совершенно пусты от людей и предназначались для эвакуации техники с какого-то завода. Этого хватило, чтобы, озверев, толпа ринулась к концу поезда.

-Людей на железку променяли! - послышались возмущенные мужицкие голоса. - А ну, ребята, ломайте вагоны, вываливайте все к чертовой матери! Будем людей загружать!

-Назад!!! - орали комиссары. Автоматная очередь пронеслась над головами напиравшей толпы. Толпа отрезвела, но, казалось, лишь на секунду. Столь скотское отношение к беженцам лишь придало ярости последним. Началась отчаянная драка. Подавив железнодорожников массой, вырвав ружья, «коммунистов» и «комсоргов» забивали прикладами их же ружей в голову, другие уж отдирали доски вагонов, изо всех сил желая протиснуться внутрь в спасительные чертоги вагона. Началась свалка. Крики и мат, отчаянные вопли женщин и крики затаптываемых детей слышались повсюду.

Поняв что ничего не светит, семейство Моргенштерн отошло в сторону, только чтобы не быть вовлеченным в обрекавшую себя на гибель беснующуюся толпу.

Неужели же все напрасно?! Весь этот тяжелый и опасный путь под бомбежками они проделали только для того, чтобы погибнуть здесь, в Минске, на этом проклятом вокзале.

Какие шансы были выжить у еврейской семьи в оккупации, да ещё на чужбине — никаких!

Сев на земляной откос железнодорожной насыпи, Соломон зарыл голову в руки. В какой то момент страшная мысль о самоубийстве проскользнула в его мозгу. Самому бросится под рельсы, под первую же бомбежку, под первый Мессер, расхохотавшись врагу в лицо, пригрозив кулаком, прослыть «бумажным» героем, все что угодно, лишь бы теперь не видеть, как из-за него гибнут его любимые родные, которых он не смог уберечь, обещав им это.

Не зная, что делать, в отчаянии он стал молиться. Видно боженька в тот день оказался снисходителен к сыну народа, распявшего его сына. Как только Соломон начал молиться, произошли невероятные события, развитие которых он даже не мог предположить: вдруг, будто по мановению волшебной палочки во первом санитарном вагоне со стороны машиниста отворилось запасная дверь, которую никто и не заметил. Из раскрытого зева вагона стали выносить мертвых, точнее не выносить - скидывать, прямо так, на насыпь рельс, с носилок, как ненужный хлам. Было не до церемоний. Нужно было освободить места для других раненых, которые все ещё отчаянно цеплялись за жизнь.

Эта ужасающая картина бесцеремонного обращения с тем, что ещё когда -то было людьми, поразила Соломона, и, в словно в отупении, он невольно приблизился, сам не понимая зачем и для чего теперь делает все это. Тут он заметил, что чуть поодаль лежал мертвый лейтенант в полном военном обмундировании. Окровавленный рукав указывал, что молодой человек был ранен в руку, но не выдержал кровопотери, и скончался совсем недавно, потому что труп ещё не успел толком закостенеть. Тут же, рядом, без всякой надобности валялись документы покойного.

Решение пришло мгновенно...Соломоново!

-Тоня! - позвал он жену.

Выловив секунду, когда санитар скрылся в проеме, чтобы осведомиться, нет ли ещё умерших в составе, предприимчивые супруги оттащили труп военного в ближайшие кусты и принялись лихорадочно раздевать покойника. Через минуту Моргенштерн был в полном облачении офицера: паспорт, военный билет, в придачу с нагрудным жетоном покойного на имя погибшего Нестерова Сергея Егоровича - все это тут же перешли в его руки к самозванцу. Для надежности самозванец не пожалел пожертвовать собственной рукой, полоснув себя по касательной чуть выше локтя, в том самом месте, где был ранен офицер, перевязал "рану" обрывком своей рубахи, имитируя пулевой ранение, став таким образом ещё и самострелом, до этого предусмотрительно успев выступившей кровью обагрить фотографию истинного владельца документа, так что разобрать лица было нельзя.. Билет к спасению был готов! Оставалось лишь воспользоваться им!

Гудок поезда предвещал отправление, когда дюжий военный-железнодорожник решительно преградил ему дорогу.

-Кто такой? Предъяви документы!

-Вот! - Моргенштерн буквально впихнул окроваленный военный билет верзиле в лицо. - Нестеров Сергей Егорович. Я офицер! Я ранен! Со мной семья!

Где-то совсем рядом бухнул другой снаряд. Поезд тронулся. Железнодорожник уж не стал разбираться, а только громко крикнул:

-Проходите!

Через секунду поезд тронулся, буквально с подножек успев подобрать находчивое семейство Моргенштернов.

Кто бы в такой панике заметил, что Нестеров Сергей Юрьевич, младший лейтенант, герой Советского Союза, бросивший батальон в последнюю атаку, получивший смертельное ранение в бою за Родину, умерший в госпитальном эшелоне, вдруг, внезапно воскреснув, ещё и обзавелся семьей. Вот такие были страшные времена, когда за место одного мертвого лезли трое живых. Кто тогда в панике что проверял, да было ли время для «проверок», когда беспощадный враг буквально наступал на пятки, и вся страна как могла драпала на восток. На войне всегда прав тот, кто выжил.

Ну а наш мнимый «герой Советского Союза», влезший в чужую шкуру, как ни хитри, все ж не отвертелся от костлявой старухи с клюкой. Отсидеться в у московских родственничков так и не вышло.

В дороге самострельная рана воспалилась, видимо, инфицировавшись трупным ядом с рубашки покойного, и наш «герой», так отчаянно спасавший свою семью, вскоре благополучно почил в Нижегородском передвижном военном госпитале от тифа. Уже на прощание семье мнимого «героя» был передан его нагрудный медальон с номером, звезда героя, врученная посмертно, и проглаженное утюгом письмо-завещание для дочери, где хлипкими корябулами умирающего было выведено:

Бог да простит меня за все, ибо все что я свершил, было сделано лишь ради вас, чтобы вы, милые, жили на этой Земле. Потому, доченька, помни нашу фамилию и никогда не меняй её. Это единственное, что я могу оставить тебе после себя.

Вот такие «герои» случались в Советском Союзе. А сколько ещё было этих «героев», тех, что в тридцатых расстреливали невинных на брустверах «Красной Этны», тех, что ротами сгоняли заключенных в штрафбаты, чтобы те своей жизнью искупили вину перед родиной, тех, кто, пока вся страна под призыв Родины-матери проливали кровь на бранных полях , преданно служили в лагерях ГУЛАГА, зверски избивая невинно репрессированных, кто так же как и Моргенштерн в неразберихе войны присвоили себе чужие документы. А теперь все эти люди приравнены к ветеранам Отечественной войны и, получая двойную пенсию, пользуясь всеми теми льготами, что положены настоящим героям! Справедливо ли это или нет — считать вам. Я же, ни в коем случае не намереваясь умалить заслуги наших подлинных ветеранов, а лишь внес свою посильную лепту в восстановление высшей человеческой справедливости, ибо не должен лежать на аллее героев тот, кто не заслуживает этого по праву!