Как некрополист Москвин свою справедливость восстанавливал, как он на то понимал
 С тех пор, как с ним произошел случай с подкидышем, Анатолий Юрьевич потерял покой и сон. Сон девственника и без того чуток и неспокоен, и стоило закрыть глаза, как будто входил он в тело своей маленькой леди и в её же прошлом теле свершалась  прогулка во времени и пространстве. И тогда видел он  всю её безрадостную, коротенькую жизнь.
 А жизнь Оленьки Чардымовой, ой, не аристократической была. Побои, унижения, нелюбовь и равнодушие, как видел это ребенок, чередовались в каком-то бессмысленном мучительном калейдоскопе НЕ ЕГО воспоминаний. Видел он и тот самый последний, самый страшный день жизни и всем трепетом ощутил тот момент, когда  отец занес над ней руку для смертельного удара. В ту секунду она даже ничего не уcпела понять, осознать, зачем отец так поступает с ней. А дальше глупо и бессмысленно, как сама смерть.
 Только проснувшись, Анатолий понимал, что Оленька зовет его, и ноги сами тащили его на кладбище.
 Как прописанную в Ленинском районе, хоронили Оленьку на «Красной Этне», на том самом погосте, куда подкинул Игорь Чардымов свой страшный рюкзачок. Кладбище центральное, маленькое, там уже не хоронили давно, кроме жителей того района. Да и то, чуть ли не тайком. Да и хоронили как — поверх «расстрельных» захоронений тридцатых годов. Раз в пять для того лет делая инвентаризацию, безжалостно прореживая «беспризорников». Выкинут  « бедного Йорика» в отвал, раздолбят пробитый пулей  , почерневший череп лопатой — и ничего, «давай за новенького». Не смотря на чудовищную тесноту, так и гробастают, по стандарту, два на один.
 Анатолию Юрьевичу уж могилку своей миледи не приходилось искать. Шел на зов, словно в полусне. Вот и она, Оленька. Хорошо «устроилась». Крестик пока  деревянный, но дорогой, лакированный, с выжженным христораспятием, а над могилкой груда цветов и венок «Дорогой и любимой Оленьке от мамочки и папочки».
 Не выдержал Анатолий Юрьевич отшвырнул венок лживый! Все что было на могиле, разметал, так что пошловатые китайские искусственные цветы полетели во все стороны.
 Затем сел на колени, внимательно прислушиваясь, прислонил ухо к сырой земле.
 Так незаметно, оперевшись головой о холмик, уснул.
 Сквозь сон уже услышал тихий плач девочки.
 Оленька шла к нему через заснеженное поле в одной рубашонке и горько плакала.
-Папочка, забери меня отсюда. Мне холодно.
-Погоди, погоди, милая, вот родители уедут на дачу, - обнимая её хрупкое тельце, утешал он зябнущую девочку, а у самого сердце щемило от жалости к Оленьке.
Но Оленька только плакала ещё сильнее:
- Забери меня отсюда, папочка, душно мне тут! Душно! Земля давит!
-Не могу, милая, рано ещё, родители на дачу не уехали.
-Они хотят поставить мне памятник. Если опоздаешь, заберут меня навсегда, тогда уж не видеться нам никогда!
-Заберу. Обязательно заберу, верь мне.
 Поцеловав в головку, он взял её за руки. Они были теплые. Заплаканные глаза смотрели с надеждой, осмысленно прямо на него. «Значит не бес», - радостно подумалось ему.
 Случалось, что бесы, подделывая  с ним жестокие шутки, приходили ему в образах желанных детей. Но бес копирует лишь оболочку, не в силах передать душу объекта, покуда изначально сам является бездуховной сущностью, а лишь энергетическим скоплением электромагнитных волн.
 Он снова поцеловал девочку и тут же почувствовал, как стал проваливаться куда-то...
 Москвин вскочил как ошпаренный! Только теперь он понимал, что все это был сон. Замятая, отекшая нога, щекотно наполнявшаяся кровью, свидетельствовала об этом.
 Понимал он, что Оленька зовет его. Просит помощи. Но чем он может помочь. Родители уедут только в мае. Не раньше. Впрочем, памятники ставят только с начала лета, когда окончательно сойдет вешняя вода и земля, подернувшись дерном, перестанет двигаться. Значит, у неё есть время. А пока он будет готовиться к эксгумации тела ребенка, выбирая час и фазу луны. Да и родителей-убийц следовало-бы поприпугнуть хорошенько. Дать понять, что ему все известно, кто на самом деле убил Оленьку. Главное в этом деле, побольше непонятного, а в этом деле мастерства ему не занимать.
-Погоди, погоди, милая, я вернусь за тобой. Слышишь, вернусь! - повторил он свое обещание покойнице.
 Чтобы Оленьке не было так скучно в его отсутствии, он собрал игрушки с соседних детских могил и рассадил их на могиле Оленьки, чтобы девочка могла играть в его отсутствии.
 ***
 Каждый раз возвращаясь на могилу дочери Чардымовы не знали чего ожидать. И потому, всякий раз с биением сердца подходя к могиле дочери, ожидали очередной сюрприз,  всякий раз с ужасом не обманываясь в своих ожиданиях.
 Венок  оказывался отшвырнут в сторону, а на могиле  появлялись чужие игрушки с других могил, а иногда даже и мертвые животные: чаще всего котята, чью короткую, несчастную жизнь так жестоко пресекли живодеры -коробочники, либо сбитые на шоссе ежи, раздувшиеся от разложения, как колючие мячи.
 Один раз, придя на могилу, мать обнаружила поздравительную записку, написанную якобы от их лица не мертвой, но живой Оленьке:
 В ней твердым и неторопливым почерком было написано:



  Рядом недвусмысленно лежал мертвый, белый голубь с пробитым черепом.
 Побелев, Чардымовы переглянулись. Одно стало ясно, что кто-то знал всю правду об убийстве Оленьки и теперь шантажировал их, делая намеки  столь необычно-изуверским способом.
 Но кто?!  Кто мог знать об этом?! Ответ напрашивался сам собой: тот, кто нашел Оленьку и сам перевез её в Дзержинск, в дом бабушки, где якобы было совершено убийство.
 Нет, с этим надо скорее кончать. Завтра, завтра же, завтра ставить памятник. Камень тяжелый навалить, и забыть об этом кошмаре скорее - навсегда.
 Чардымовы уж неоднократно жаловались смотрителю кладбища на непорядок, но те только отмахивались от них руками. Дескать, разбирайтесь сами, ибо ставки сторожа все равно не положено. Что тут поделать?
 И вот июньским утром пришли работники ставить памятник и обнаружили пролом. Тут же, неподалеку валялось распоротое свадебное Оленькино платье, словно кто-то разрезал его перочинным ножом, чтобы вытащить тело.
 Позвонили Чардымовым. Те сразу же примчались на место. Директор кладбища и другие были уж на месте, не решаясь приступать к эксгумации без родственников усопшей.
 Ясно дело, орудовал тот же таинственный маньяк, что год тому назад точно так же вскрыл могилу Марины Саарикисян и ещё одной невесты, вынув её из платья и переодев в какие-то не мысленные детские тряпки, взятые, по видимому, тоже из какой-то детской могилы.
 Могилу Ольги вскрыли. Гроб, как и ожидалось, оказался пуст, и только на бархатной обшивке лежала записка, написанная тем же почерком, в котором значилось два предложения:
Мы все знаем! Вам не уйти от высшего правосудия!
С теми  же инициалами.
А. Ю
-Что будем делать? В полицию? - осведомился у родителей покойницы директор кладбища.
-Оставьте, - сердито рыкнул Игорь Чардымов. - Наша семья и без того настрадалась, чтобы предавать новую огласку этому делу. Заройте все, как было, и ставьте памятник.
 На том и порешили. Да и директору кладбища то было на руку. Уж больно не хотелось терять «хлебное место».