Сорок, сорок сороков, сорок мучеников.

Адские колесницы кровавого царя

И когда уж не стало даже места, не то, чтобы сесть, но как-бы то не было расположиться стоя без стеснения будь то на лестничной трибуне арены, где по традиции располагались места для самой простолюдинной черни, или же в специально разгороженных ложей для знати, ибо никто из жителей города не хотел пропустить представления века, к тому же, надо добавить, совершенно бесплатного для каждого из слоев общества, но лишь распределенного по местам, и в соответствии с тем, строго контролируемого порядком многочисленными солдатами Ирода, послышались призывные трубы, достойные своей мощью Иерихонских бастионов.

И когда уж закончилось заполнения трибун, что было провозглашено третьим горном, возвестившим, что каждый зритель уж должен был находиться на отведенном ему месте, все затихло в предвкушении появления царя, так что был только слышен рык аренных львов и медведей, боевых слонов и прочих неведомых экзотических животных, запертых в притворе храма.

И когда появился Ирод в золотой порфире и высокой короне, лицом, покрытый золотой амальгамой, подобно греческим царям в минуту торжества, и первые лучи полуденного солнца упали на него, осветив подобно Зевсу- Громовержщу, толпа взорвалась восторженным криком. Ото всюду тянулись к нему руки в знак приветствия к Цезарю. Женщины, как создания более слабые и впечатлительные от природы, в экстазе любви к тирану плакали от умиления, разрывая одежды на себе, обнажая груди, мастурбировали, не взирая на присутствие детей и мужей. Это было похоже на всеобщее помешательство. Будто все разом тот час же сошли с ума, и богиня безумия Ата уж накинула свою невидимую, одурманивающую повязку величиной с целую арену, в одночасье затмив всем рассудок, и подчинив его лишь одному — преклонению новоявленному богу.

И, когда Ирод вознес над толпой руки, уж слышались упоенные выкрики в толпе, кто знает, быть может, купленных самим Иродом:

«Мессия, ты наш мессия! Обрати же на нас свой взор! Протяни к нам свою длань! Благослови, ибо ты наш царь и Воединый Бог!»

И вот Ирод, словно не замечая беснования арен, оправив обширную золотую порфиру, сел, сделав властный и снисходительный жест рукой, обозначающий, что и остальные могут сесть. И арена, будто немного выдохнув от первого припадка умилительного безумия перед человеком, провозгласившим себя бессмертным богом, опустилась подчиняясь ему, приступила к зрелищу.

По традиции представление открывалось с конных соревнований, подобно сегодняшнему дню, когда «ход конем» открывает активную фазу шахматной партии.

Во славу приветствия Ироду Запряженные в колесницы четверки лошадей должны были исполнить семь кругов. Семь кругов ада! И были это не простые колесницы, но лансеры — так в Риме назывались серпоносные боевые колесницы, запряженные четверкой лошадей - квадриги. Все кровавое зрелище заключалось в том, что к основанию оси колеса каждой из них была приделан лансет — заточенное серпообразное лезвие, смертоносное оружие, при вращении колеса образующее вращающийся шнек рассекающие ноги коней соседней колесницы, той, что попытается пойти на обгон на повороте, получал многочисленные сечения вращающимся, зазубренным лезвием без всякого шанса выжить в безжалостной мясорубке, как для коней, так для возничего.

Полная тишина. Возничие гладиаторы, обреченные на смерть во славу Рима и кровавого царя Ирода, уже отправив ему воздушное приветствие «идущих на смерть» в виде римского жеста вскинутой руки, заняли свои места каждый в своих карцерах — специальных стартовых воротах, разделяющих одну колесницу квадриги от другой, чтобы не случилось кровавой давки уже на старте. Впрочем, это немногое заимствованное римское изобретение, что было взято у Рима, во всем остальном, в отличие от классического римского ипподрома, поклонник Александра Македонского, ярый приверженец всего Греческого, Ирод следовал классическим древнегреческим канонам конного состязания, где колесницы располагались по всей ширине ипподрома, безо всяких отгораживающих барьеров — спинов, разделяющих дорожки, что зачастую мешало зрителям в насладиться кровавым зрелищем в полной мере.

Все ждут знака царя, напряженно вглядываясь в центральную царскую ложу, где Ирод, в золотой блистающей на солнце одежде, высокой короне, возвышающей его над всеми смертными, со своей заплетенной в ровные косы раззолоченной бородой теперь более похожий на могучего древнеегипетского бога Осириса, держит в руках наготове белый платок - тарра — знак сигнала начала гонок. Тишина такая, что от замирания слышно, как от напряжения бьется собственное сердце, лишь фырканье лошадей прерывает её.

Но вот рука Ирода будто чуть дрогнула, и белый платок летит вниз, давая старт смертельному заезду.

Гонка началась. Квадриги в едином порыве покинули стартовые ворота без всякой заминки.

Но что это, кажется, никто из возниц не спешил умирать. К неудовольствию Ирода гонки начались довольно вяло, словно находились на тренировке, но не на представлении. Колесницы, выстроившись одна за другой, казалось, лишь имитируя состязание, тащились неохотно, держась на почтительном расстоянии, недоступным ни для смертоносного шнека лансетов, как, впрочем, для более-менее зрелищного обгона. И вот уже третий раз тяжелое бронзовое яйцо, прокатившись установленному на повороте барьерного жёлоба, упало в емкость с водой, заставив четвертого гипподама выблюнуть из себя воду, а кровавого зрелища все никак не случалось.

Колесницы ехали одна за другой под все более возрастающее недовольное улюлюканье разочарованной толпы. И вот уже многие большие пальцы опускаются вниз, призывая к казни всех участников гонок.

Бунт?! Неповиновение царю! Они хотят испортить триумф Ирода, сведя его на нет. За неповиновению царю — казнь всех. Гладиаторы знают это. Лишь победителю дарована самая дорогая награда — жизнь, жизнь и свобода. Награда, дарованная по праву рождения каждому из смертных.

На входе в пятый круг у одного из гладиаторов сдали нервы. Уже не лучше попытаться спастись одному, чем зря гибнуть всем от позорной казни на кресте. Дернув за поводья, одна из квадриг рванулась вперед, получив лишь незначительные повреждения колеса, не мешающего продолжить гонку.

Гонка за жизнью вспыхивает мгновенно, как паника, пробегающая по толпе людей. Первой страдает колесница, оказавшаяся случайно зажатой меж двух рванувшихся одновременно вперед. Кони падают визжа в предсмертной агонии. Наездник вылетает вперед. Вращающиеся ножи каким-то чудом не коснулись его, но гладиатор мертв, от падения мгновенно свернув шею. Ему здорово повезло. Он даже не понял, что с ним случилось. Легкая смерть — счастье дарованное не каждому, но лишь избранным смертным, любимым богами.

А впереди уже колыхалась кровавая свалка. Колесницы зацепившись ланцетами спутались. Кони слились в едином кровавом, трепыхающимся месиве. Люди живы, но что с того. Они проиграли и будут казнены, впрочем как чудом уцелевшие лошади, что отвязавшись от страшной кровавой давки, в бессмысленном непонимании бегают по арене, ища приюта.

Ржание умирающих лошадей заглушает лишь крик арен - на последний круг вырываются две квадриги. Кому-то из них ударована победа. Кони идут морда в морду, взрывая копытами опилки тесной арены. Последний поворот. Сейчас решиться все. События предсказуемы. Сейчас квадрига, идущая по внешнему кругу станет атаковать. Второй не остается ничего другого, как вырваться вперед, чтобы избежать смертоносных лезвий ланцета. Так и происходит. На повороте вращающее лезвие ланцета догоняющей колесницы со скрежетом разрубает кованное колесо другой. Колесница идущая по внутреннему кругу накреняется и падает, на полном увлекая за собой потерявшего равновесие возничего. Дальше невозможно разглядеть, что происходит. Ещё секунда! Отрубленная человеческая голова взмывается высоко вверх, оставляя окровавленное туловище более похожее на кусок искромсанной неумелым мясником туши быка бессильно влачиться за поводья, ибо рука обезглавленного гладиатора все ещё изо всех сил сжимает поводья. Второму тоже не суждено уцелеть: от столкновения квадриг на полной скорости дышло другой колесницы ломается и высвобожденная квадрига, уж потеряв всякое управление, понеся быстрее вольного ветра, безумно скачет вперед, волоча по земле запутавшегося в поводьях победителя гонок. Его разметало по арене, как пустую тряпичную куклу, побывавшую в зубах злобного, неугомонного щенка. Пробитая копытами голова, ещё болтаясь, спотыкается о землю, но ясно уж то, что победителя в этой гонке нет и не будет, что огорчает царя.

Жестом Ирод останавливает состязание. Он недоволен. К тому же эти противные боли в желудке, наблюдавшиеся ещё с утра, становятся все более невыносимы. Голова кружится и мутит. Неужели же это от солнца. Темные балдахины из умащенных прохладительными благовониями страусиных перьев накрывают царя, но все бесполезно — это не помогает. Ирода мутит, но он продолжает бороться с собой, ни единой чертой своего каменного, величавого лица.

Проворные рабы уж убирают арену, оставшуюся после кровавого зрелища. Мертвые тела возничих и лошадей, нанизанные на специальные крюки, выносят со сцены действий под бурный гром аплодисментов. Тяжело раненых лошадей добивают, прижигая раскаленным железом заостренного прута прямо в шею. Ненужная агония ни к чему. Она только тянет время. Кровь заметают песком, засыпая чистым слоем.

Наступает время кульминации действа! За ареной слышится все нарастающее мычание бесчисленных быков. Сливаясь в единый гул с тяжелым топотом ног, от которого разносится колебание земли, усиливаясь, оно начинает пугать зрителей. Неужели, царь и вправду безумен. Сейчас он выпустит в храм стадо разъяренных быков, которые разнесут все, так что никому не поздоровится. Это вполне в духе Ирода. Все ещё помнят историю, как по завоеванной им мятежной Галилеи Ирод повелел прогнать стадо быков, чтобы расчистить новое место для строительства.

Но нет, боятся нечего. Появляются запряженные волы, стреноженные поводьями в два ряда, расходятся по периметру арены, вкатывая что-то гигантское и тем страшное. Слышится скрип и скрежет колес огромной повозки, доказывающих, что, видно, везут что-то очень тяжелое. Это подтверждает и процессия мощных коротконогих волов, которой , кажется, нет конца. Что это?! Что?!

Многие взгляды, в которых читается смесь испуга, удивления и волнительного ожидания, устремлены на вход храма. Вот занавесы отворяются и медленно въезжает, что-то золотое и огромное, похожее на котел. Это и есть котел, только вместо крышки его венчает зловещая рогатая голова быка с золотыми рогами, возвышающая над огромным медным пузом. Молох! Страшный бог и идол, пожирающий детей! Ненасытный бог, питающийся человеческими страданиями и слезами женщин, вынужденными отдавать своих первенцев в жертву безжалостному идолу.

Все в ужасе застыли. Многие лица бледнее бумаги. Опомнившись, матери дрожащими руками пытаются прикрыть своих детей краями одежды, закрыть своим телом. Только бы не попались на глаза. Только бы не их ребенок... Теперь ясно, что от всевластия тиран Ирод сошел с ума, и уж ничего не остановит его в его кровавой оргии.

И вот уже суровый жрец, с бычьей головой лишь с едва прорезью для глаз, так похожий на мифического Минотавра, кровавого повелителя лабиринта Миноса, зажигает смешанную из воска, человеческой крови и праха черную ритуальную свечу. Начинается медитация, обычно предшествующая основному ритуальному действу гекатомбы — огненному жертвоприношению детей.

Очерчивая ритуальным кинжалом, стилизованным под бычий рог, круг вокруг Молоха, жрец-Минотавр, жутко вибрируя голосом, имитируя то призывное, брачное мычание быка, то и дело громко вскрикивает имя Молоха все быстрее и быстрее, незаметно подливая при этом вязкую горючую жидкость из приделанного у пояса сосуда. Кажется, что что-то потустороннее управляет им. Это не человек, но кукла, управляемая извне невероятной и тем страшной звериной, первобытной силой, на которую нет управы. Быть может, дух самого Молоха- царя-быка вселился в него Этот жутковатый спектакль - ритуал производит завораживающее действие на неискушенных зрителей. И вот, когда круг очерчен, жрец будто падает на колени в низком поклоне к своему рогатому идолищу, при этом коснувшись пламенем горячей свечи, и, пламя, стремительно пробежав, образует огненный круг. Затем жрец поднимается, и поднеся свечу ко рту, внезапно выплевывает огненный шар изо рта, и огонь, разделяясь на два рукава, катясь вихрем, по велению неведанного притяжения бежит по желобам, имитирующим опущенные руки Молоха, и кажется, что адское чудовище, заглатывая туловищем, поглощает в себя пламя. Огненные шары наконец-то попадает внутрь огромной статуи через специальные отверстия в груди. Ещё секунда, и Молох вспыхивает изнутри полого чрева. Кажется, что глаза Молоха горят огнем, что особенно жутко смотрится. Становится невыносимо жарко, и, будто бы, что подземный бог Аид вот-вот сойдет на землю, чтобы испепелить всех своим смертоносным дыханием всех присутствующих.

Их было сорок. Сорок юношей, почти детей в белоснежной одежде смертников, выводили на арену связанными пленниками, чтобы принести в жертву безжалостному медному чудовищу. Их губы шевелились. Они возносили молитвы Богу. И были их бледные лики, но не было в них страха, и ужас не скривил их черты, ибо радостно принимали отроки смерть, не страшась ничего. И смело говорили они палачам своим, ведущим их к страшному бронзовому чудовищу:

«По что царю Ироду служите?! Неужели, более устрашились гнева его, нежели суда Божьего на небесах, о котором вещает Моисей и вера отцов наших?! Неужели же, преклонившись перед земным царем, вы забыли о владыке Небесном, предпочтя тщеславие сиюминутного тлена выше вечности Царства Небесного?! Так знайте и помните, отступники, безумные рабы, жалкие в своем страхе, что не вечна власть Ирода, сколь не вечно в своем ничтожности царствие его, ибо смертен и ваш царь есть, как и последний из рабов, и смертно царство его. И тело царя, разрушившись, погребет под собой и деяния его, кажущиеся вам теперь такими великими, и не останется от них камня на камне, и того, кого нынче возносят из страха, как бога, будут проклинать в веках. Но наступит ваш час расплаты за грехи кровавого тирана, и страшен будет для вас тот суд. Так что, покайтесь, пока же не поздно! Перестаньте служить тирану, и падет царство его! Ибо только на вашем рабстве и служении ему и держится власть его! И каждый, кто сотворил идола из золота, серебра, меди, железа и глины*, и возносящий его всеперщно, рано или поздно сам падет, погребенный под ним! Но верующий в Бога и Отца Нашего Небесного на земле, обретет вечную жизнь на Небесах!»

И слыша слова эти лишь потешались над ними слуги и зелоты Иродовы, отступники Израилевы, и, глумясь над юными смертниками, то и дело насмешливо вопрошали их:

«Если и есть ваш Бог, почему он не сойдет с Царствия Небесного и не спасет вас? Где же ваш обещанный спаситель и Мессия, которого вы так ждете, уж не задержался ли в райских кущах с Моисеем в прохладительных беседах с ним»

Они же радостно и смело отвечали, что Мессия уже сошел на землю, чтобы спасти поруганный народ Израиля. И не веря им, смеялись им в лицо палачи и приспешники Иродовы, и плевали, пиная ногами отроков, и, срывая одежды, выходками и ужимками производили над ними всякие насмешливые глумления, при этом каждый как мог стараясь как можно более находчивей и изворотливее потешить Ирода, чтобы развлечь его.

Но, словно не замечая унижений и поруганий, все громче слышалось радостное пение отроков, восхвалявшее Бога и приход Мессии и Царства Небесного. И когда первого из отрока, обнаженного, избитого, связанного, укладывали на страшные медные руки Молоха, и когда палач, отпустив веревки, приводил страшный механизм желоба, скидывающий беспомощную человеческую куклу в огненное жерло, он не переставал петь, восхваляя молитвами Бога.

И когда уж последний из отроков был спущены в огненный котел Молоха, и уж каждый понимал, что казнь закончилась, и всякая жизнь ТАМ не возможна, в гуле пламени будто все ещё слышались отголоски молитвенного пения, тогда суеверный ужас охватывал толпу. И многие головы устремились вверх, чтобы увидеть отроков, возносившихся к Царствию Небесному, но виделась под куполом храма лишь испуганно мечущаяся стайка белых голубей, приготовленных для завершения церемонии игр, но которых по случайности досрочно выпустил какой-то нерасторопливый раб. И было их сорок — сорок белоснежных птиц - по числу мучеников.

Но Ирода уж мало чего интересует. Молох давно погасили, и жар, заполнявший арену утих, только тело все более и более продолжало гореть словно в адских муках. И, вдруг, схватившись за живот, Ирод оседает на троне — и падает, скорчившись в судорогах.