(Уже позже, два месяца спустя, когда осенние ливни подняли уровень грунтовых вод, болото, будто вволю наигравшись с мертвой человеческой куклой, вытолкнуло раздувшееся как у дохлого бегемота Ванькино тело обратно и, схватив его первым морозцем, так и оставило лежать на поверхности лицом вниз. Ещё долго оно служило пищей местным воронам, пока его случайно не обнаружили запоздалые ягодники, что собирали тронутую морозом клюкву. Так был найден четвертый труп пропавшей при загадочных обстоятельствах экспедиции)…
 

Марина едва поспевала за Мишей, который шел через лес напролом.

-Постой, я устала. Не могу, - хмыкая носом от плача, умаляла она, но в ответ на её мольбы Мишка только лишь ускорял шаг, словно не слыша её. Словно бы её и не было.

К чести Миши надо сказать, что он ловко вывернулся из трясины, заприметив небольшой кустарник, по которому окольными тропками, но выскользнул на твердую землю. Теперь они шагали по густому, мрачному ельнику. Отогнутая Мишей еловая лапа то и дело больно хлестала Марине по лицу, словно назло попадая по её не зажившему носу, отчего она, хватаясь за нос, только взвизгивала каждый раз, как собачонка.

-Подожди меня! - умоляюще плакала она, но Мишка был презрителен и непреклонен к ней, словно к пустому месту.

Вдруг, из-за сведенных зубов Миши вырвалось злобное шипение:

-Проклятие!

Он узнал это место. То тут, то там ржавые кресты из арматуры уж не оставляли сомнения в том, что это было то самое детское кладбище, откуда они вышли на тот страшный дом, где видели чудовище, разве только что зашли они с другой стороны. Он бросился в сторону, надеясь уйти с этого страшного места, когда услышал истошный визг Маринки. Он обернулся — армянская барышня словно испарилась в воздухе, хотя только что шла рядом за её спиной, однако истошный вопль её был слышен, будто она стояла совсем рядом.

«Что за чертовщина?». Только спустя минуту, оглядевшись по сторонам, Миша понял, что Марина, собственно, никуда не девалась, ибо деться за столь короткое время было попросту некуда, а провалилась в яму. Так оно и было. Отойдя на несколько шагов назад, он заметил ров или углубление, видимо, оставшееся от провалившейся в зыбкий песок могилы. Заглянув туда, он тот час же побледнел, и, отпрянув в ужасе, схватился за голову.

На дне ямы лежала Марина. Дико вытащив и без того огромные глаза, она вращала ими, словно подстреленная охотником серна. Кровь из разорванной артерии хлестала во все стороны, из её груди торчал конец заостренной окровавленной арматуры (видимо, оставшейся от развалившегося поржавелого креста), но которую она и напоролась при падении. Это была уже агония, потому что она уже перестала кричать, ибо из её рта шла кровь, захлебывающая её горло, и судороги пробегали по её ногам и рукам, что своими трясущимися бессмысленными движениями лишь ускоряли её страшный конец. Наконец, потянувшись, тело застыло, а огромные трагические глаза все также смотрели на Мишу, будто умоляя его в последней своей просьбе: «Помоги!»

Мишку взблюнуло тут же. Голову закружило и наполнило ватной легкостью, так что он едва удержался на ногах, чтобы тут же не упасть к Марине, на штырь, образовав смертельный человеческий бутерброд - канапе, но в следующую минуту происшествие отрезвило его, утроив тягу к жизни! Он должен выбраться отсюда во что бы то ни стало! Прочь, прочь, с этого проклятого места! Куда угодно — лишь бы подальше отсюда. К людям, к поселениям, к цивилизации! А там что будет!

С этой мыслью он рванул в сторону — в небольшую березовую рощицу, где строй крестов не было видно, но, пройдя несколько шагов, почувствовал, как что-то толкнуло его снизу и подбросило. Он сразу даже не понял, что с ним произошло, но изрядно удивился, что мог видеть собственные ноги со стороны. Через секунду все погасло. Он так и не понял, что подорвался на противотанковой мине. Оторванная голова с обезображенными чертами адского оскала чудом уцелевших великолепных Мишкиных зубов валялась в стороне, возле пня. Уже позже овчарка волонтера найдет её, и, поскуливая с подвыванием, будет долго играться лапами как в мяч, пока, схватив за волосы модного чуба «петушком», не выволокнет то, что осталось от Миши Резникова, на свет божий.

Терзаемая угрызениями мук совести, плачущая Алина ещё долго и бессмысленно плутала по лесу, уж не разбирая куда идет и зачем в бессмысленной надежде на святого Авось. Крик погибающего Ваньки все ещё звучал в его ушах, почему-то перемежая муки совести с каким-то гадостливым послевкусием внезапно всплывшей при утоплении жениха грубой и жестокой правды жизни. Только теперь она понимала, что того, чем она так тешила себя, компенсируя отвращение от своего страшного, толстого жениха, то есть никакой любви доброго и трогательного «чудовища» к ней, хрупкой «красавице - золушки» из сказки, не могло быть и не существовало, ибо её нет совсем, как любила говаривать старая дева Шилова, и она оказывалась совершенно права. С этим безобразным проклятием «сука», которым он незаслуженно одарил её в последнюю секунду своей жизни, когда люди уже не лгут, ибо ложь не имеет значения, растопил последний призрак того, что эта любовь и нежность к ней существовали вовсе.

Пребывая в горестных раздумьях, шокированная развязкой путешествия, от которых она никак не могла отойти, Алина и не заметила, как солнце заходило за деревья и стало темнеть. Но когда сова прокричала страшным человеческим смехом, она словно проснулась.