В крепости Махерон царит полная тьма. Уже после нескольких часов пребывания узник теряет счет времени, теряется в пространстве, не понимая, что происходит с ним, забывая кто он, чувствуя лишь одно — страх, животный страх смерти. Пока наконец ожидание смерти становится мучительнее самой смерти.

Мариамна понимала, что уже ничто не сможет спасти её. Даже собственная мать, малодушно поддавшись страху за собственную жизнь перед всемогущим царем, проклинала её на суде, обвиняя во всем, что вменялось ей судьями.

Страха уже не было. В отличие от многих других она ждала своего конца спокойно. Она давно потеряла желание жить, ещё тогда, когда убили её отца, а её царственный род Хасмонеев был ввергнут в пучину позора насильственным браком с завоевателем, и смерть, как прекращение собственного существования в мучениях и позоре, давно не страшила её. Вот уж несколько раз она была в одном лишь только шаге от того, чтобы не наложить на себя руки, но лишь ненависть к собственному мужу-тирану пробуждала в ней желание жить, жить, чтобы мстить. Теперь не было и её, а лишь пустота и усталость, то, что рожало безразличие и бесстрашие перед вечной тьмой.

Здесь было тихо. Холод сцепил её, так что она уже почти не чувствовала собственного тела, почти пребывая в состоянии окоченения, состоянии трупа, и это было радостно для неё. Последней ниточкой, что связывала её с жизнью было дыхание, которое она слышала, и эта ниточка, которая раздражала её, тянула назад, возвращая в мучительную бессмысленность собственного существования. Несколько раз она пыталась порвать с ней, прекратив дышать, зажимая в себе едва уловимое дыхание до неподвижности, но каждый раз все срывалось в мучительный вдох.

Теперь бы она все отдала, чтобы уснуть, но сон не шел. Проклятая тишина давила, как гул сотни тысяч голосов на стадионе Цезариума при соревновании бронированных колесниц, и этот мертвящий звон абсолютной тишины был куда более страшен, страшен именно своей неизвестностью, прячущейся в нем. В какой-то момент ей показалось, что её навсегда забыли здесь, замуровали в могиле заживо, и её ждет бесконечно мучительная смерть. Чья то холодная рука сжала её сердце. Догадка ужаснула её! Она схватилась за голову, чтобы завопить, орать, лишь тем только затем, чтобы разорвать эту тишину, лишь бы только обозначить миру и себе, что она жива, что тут, когда в следующее мгновенье неясный шорох послышался где-то.

Этот шорох оглушил её как самый громкий крик, вернув из полузабытья кошмара тишины. Мариамна проснулась.

Не показалось ли. Может, у неё бред. Но звук повторился, наполнив её мир радостью. Теперь она различала отчетливые шаги, и это было той единственной ниточкой, что вырывало её от страшного безмолвия бесконечности абсолютной темноты.

-Кто тут? - едва слышно простонала женщина.

-Это я, Соэм, - послышалось из темноты.

-Палач пришел насладиться моей смертью! Так делай свое дело скорее! Смерть для меня избавление! Моя долгожданная свобода, которую я утратила много лет назад! Жизнь же для меня позор, она хуже всякой физической пытки!

-Я действительно был его палачом! Я выполнял самые гнусные и жестокие приказы Ирода, но моя душа всегда противилась этого.

-Душа, душа, - захохотала Мариамна, - разве она может быть у палача, чудовища, что не щадит никого и ничего, и готов убивать даже младенца лишь ради его одного одобрительного жеста своего царственного хозяина, что словно кусок, бросает он верному псу своему.

-Я не хочу говорить о нем. Я пришел не ради этого. Мое сердце наполнено тобою! Оно горит страстью тебе! Не оставляй же раба любви твоей, повелительница моего сердца. Отдайся мне теперь. Умрем же вместе в эту ночь, упившись друг другом в последнем сладострастии отпущенным нам на этой земле, чтоб уж более ни о чем не сожалеть, отходя в ледяные объятия смерти.

-О, эти слова хуже всякой пытки. Прочь, нечестивый раб! Убери, плебей, свои грязные руки, от них все ещё воняет нечистотами и кровью!

-Не сопротивляйся, Мариамна! Этой ночью ты все равно будешь моей - моей царицей любви! Так прими ж неизбежное!

-Нет-нет, лучше смерть!

Она хочет разбить голову о камни. Мариамна вскакивает, чтобы исполнить мгновенно озарившее её намерение, но, обессиленная голодом, тут же падает в его сильные объятия...

Вино. Вино, вот единственное спасение, где ищет страдание. После смертного приговора Мариамне, что вынес Синедрион по приказу его, метящаяся черная душа кровавого царя Ирода ищет забытья в вине. Но и оно не помогает. После первого кубка ноги становятся вяклыми, голова кружится, но сознание, будто нарочно вознамерясь разыграть с ним злую шутку, предательски работает, мучительно заставляя вспомнить каждую минуту прошедшего дня, каждый миг суда, где он выступал главным обвинителем, судьей и палачом своей единственной любви. Глаза Мариамны! О, эти глаза невозможно забыть! Этот гордый и презирающий взгляд, который она кинула на него, уходя, закованная цепями. Взгляд непокоренной, взгляд царицы, взгляд, который он не мог вынести, отвернув голову. Да, так умирают царицы! О, как прекрасна она была в этот момент! Как величественна!

Ещё и ещё вина! Нужно больше вина! Теперь, когда он жадно делает глоток за глотком, прогретый солнцем аромат перепревшего винограда исчезает, заменяясь какой-то противной тухлятиной, чуть отдающей железом. Вино теперь кажется тошнотворным. Но что это? Ирод посмотрел в кубок, из которого пил только что. В кубке его не вино, но кровь. Липкая, тошнотворно солоноватая человеческая кровь! Он чувствует, как она течет по бороде, стекает по царственному золотому хитону на пол мраморной плитки, заполняя все вокруг, поднимаясь из малейшей трещинки выпирающими кровавыми жилами, проступая даже сквозь древко трона, и, растекаясь повсюду длинными кровавыми каплями, нисходит вниз. Кровь убитых им людей — и вот уже, она наполняет все вокруг, образуя единое колышущиеся кровавое марево, наполняемое несносным плачем тысячи младенцев.

О, опять эти видения! Опять богиня безуми Ата повелевает его рассудком!

«Нет, не подаваться! Нельзя!» - приказывает он сам себе.

Ирод схватился за голову, крепко зажав уши. Несколько глубоких вдохов, и видения исчезли. В кубке снова плескалось вино. Но пить уже не хотелось.

Лишь одна мысль билась у него в голове, как пойманная в силки птица: «Только бы увидеть её в последний раз»

Не в силах совладать с ней, он взял факел и направился к потайному ходу, ведущему в темницу Махерона.

Пламя факела нервно вздрагивало в сырых темницах коридора, образовывая на влажных стенах чудовищные тени. Несколько раз подозрительному до мании тирану казалось, что кто-то идет за ним. Словно убийца крадется по пятам, зажав нож за поясом. Каждый раз он резко оборачивался — нет, никого. Только капли со стен капали, словно тихий шепот призраков замученных тут узников.

Ирод продолжал спускаться. Каменный коридор подземелья сужался. Было душно. Но вот знакомый поворот. Здесь находилось потайное отверстие, через которое он мог наблюдать за пытками заключенных. Это возбуждало кровавого царя. От этого он кончал. И в последнее время, одолеваемый мужской слабостью, он прибегал к этому средству слишком часто.

Особенно возбуждало царя, когда пытали сильных взрослых мужчин, прикасаясь каленым железом, снимая кожу и разрывая чресла калеными щипцами. Их крики возбуждали его мужскую плоть лучше чем самая опытнейшая в плотских утехах римская гетера.

Но, что это. Кажется, он слышит громкий стон. Но не дикий, звериный вопль пытаемого гладиатора, а женский стон, в котором он узнал голос Мариамны.

Приподнявшись на цыпочки, он отодвинул ржавый затвор, густо смазанный для тишины бараньим салом. В тусклом свете подземелья едва можно было что разглядеть. Но даже этого света хватило, чтобы рассмотреть, что происходило в застенке.

...Их тела сплелись в едином порыве страсти. Человеческое соитие было в самой своей кульминации страсти. Ирод видел, как её пухлые, розовые бедра жены сотрясались от его мощных толчков, как её гибкое, красивое, блестевшее от пота тело извивалось в его мускулистых руках любовника.

Странно он не впал в минуту ярости, не ворвался, чтобы тот час же заколоть обоих. Его заменил странный ступор неподвижности, словно бы в единую секунду его парализовало, и, не смея двинуть ни рукой, ни ногой, он мог только стоять и созерцать отвратительное и тем восхитительное зрелище человеческого соития, почти наслаждаясь им, как наслаждался пытками сильных, здоровых мужчин, кончая от их звериных воплей. Стоны жены в руках опытного и разнузданного любовника в его истлевшем временем теле старика рождали давно забытую юношескую страсть. Теперь он снова был с ней, предаваясь самой чувственной, первой любви победителя, когда так хочется в полной мере насладиться подчинением порабощенной тобой женщины.

О, казалось, это длилось вечность. И как только любовники, будто бы, затихали, лишь только затем чтобы сменить позу для нового, ещё более страстного любовного сражения, извергнувшееся семя орошало дряблые бедра царя, и хриплый стон наслаждения вырывался из его беззубого рта, когда в изнеможении наслаждения рукоблудия его член, не выдерживая, обмякал вниз.

Все это время не видел, кто сношал его жену, так как тот был повернут к нему спиной. Но вот на мгновение мужчина обернулся, показавшись чуть в профиль — и в нем он узнал своего военачальника Cоэма! О, это было чудовищное откровение! Так вот с кем она обманывала его все это время, смеясь над ним, законным мужем и царем, презирая его за мужское бессилие. Да, он достоин её презрения и тем выше, чем убеждал себя, что выше всех вознесся над человеческим миром!

Голова Ирода закружилась. Что-то сильно толкнуло в затылок, а в глазах дрогнуло, поплыло и стало темно. Ирод повернулся, чтобы разглядеть противника по лучше, чтобы увидеть его довольное лицо и тем возбудить в себе ярость, но от неосторожного движения факел упал и погас, лишив его последнего источника света, оставив его в абсолютной темноте застенка. Что-то дышало рядом. Ирод отчетливо слышал это дыхание. Не глубокое, но едва уловимое, отчего становилось ещё страшней. «Убийца ! Он выследил его! Это ловушка!» - промелькнула в мгновение ока мысль. Ирод схватил кинжал и стал отмахиваться. Но никого рядом не было. Лишь темнота и сырость пещеры все так же окружала его.

Теперь, словно придя в себя, но уж не осознавая себя от ярости, вследствие он шел по памяти, почти бежал, лишь ощупью угадывая дорогу.

Вот и заветная дверь. На ощупь же он отвалил нужный камень и выбежал в коридор дворца. Теперь его цель была ясна! «Все это время она подло обманывала его. Что ж, и это так, и уж с этим свершившимся фактом измены ничего нельзя было поделать, тогда он отомстит своей единственной любви, предавшей его, самой жестокой карой, которая хуже всего, хуже даже самой смерти! Когда её выведут на казнь, он бросит ей под ноги её умерщвленных детей, этих бесславных маленьких ублюдков, прижитых в беззаконии, пока он, великий царь Ирод, царь-герой, чье имя Героя* было дано самими Римом в заслугу его свершений по завоеванию и строительству, что не под силу простому смертному. И пусть последняя минута изменницы будет страшна, ведь нет ничего страшней для матери увидеть собственное мертвое дитя! Его ноги сами несли в детскую.

Царевичи спали все так же, в своей колыбельке, склонив друг к другу зачепченные в расшитые золотом кепы головки. Не помня себя, Ирод достал кинжал и стал яростно бить им в колыбель. Смерть младенца легка. И многие, проклиная свою жизнь, сожалеют, что не умерли ещё в младенчестве, когда ещё нет сознания страха, а с ним и физических мучений умирания.

Мальчики даже не успели издать даже малейшего писка. А все так же безжизненно и послушно лежали, как он обнаружил их. Странно, не было даже крови. Это последнее обстоятельство обескуражило убийцу. Ирод запустил руку в колыбель и откинул шелковое одеяльце.

Но что это?! Вместо детей, в обнимку, прислонившись к друг другу пятачками, лежали два мертвых свинёныша!

Кто-то упредил его. Кто-то все знал и подстроил весь этот розыгрыш! Кто-то жестоко посмеялся над ним, напомнив ему крылатые слова императора Августа «Лучше быть свиньей Ирода, чем его сыном!» Но кто мог провернуть это чудовищное по своей дерзости предприятие, да ещё тут, в самом охраняемом месте — в его дворце, под самым его носом!

Или же он царь — герой -завоеватель, покоритель множества варварских земель для Римского владычества, теряет рассудок! И уже богиня безумия Ата давно накинула на его глаза свою страшную повязку, и ярость, подозрительность, ревность и вино исказили реальность до не узнавания, вызывая эти ужасные галлюцинации!

Ирод пощупал рукой мертвых свинёнышей. Трупики свиных младенцев уже успели остыть, посинели и кое-где уж покрылись цевкой. Но то, что это свинёныши, а не младенцы, он больше не сомневался.

Нет-нет, он не сошел с ума, это реальность, и, более того, все что происходило с ним, дело рук человеческих. Кто -то знал все наперед и целенаправленно подстроил все это. Но кто! Кто этот враг, что осмелился бросить ему, великому царю, столь дерзкий вызов!

Он снова услышал едва уловимое дыхание. И поднял голову и повернулся. Рядом с собой он увидел её, свою страшную богиню Ату, ту самую, что ввергла его в безумие, подсыпав в вино царя одурманивающих трав. В ней он узнал свою сестру Саломею.

-Так это ты! Ты все…Подлая колдунья!