Глава 2. Видение Ангела

Мы, волхвы, втроем, мы за Ангелом идем по тропе неторной, горной. Не узнает про Христа Ирод-царь злотворный.

Холод клонил и стражников ко сну. Ночной холод сухого ветра с пустыни приносил окоченение. Нет ничего хуже полусна-полуральности. В такие минуты приходят призраки из темного царства Аида, и нет от них спасения.

Борясь со сном, начальник главной стражи вот уж который раз проходил выставленные посты с проверкой, каждый раз с неудовольствием замечая, что полусонные стражники вздрагивали при звуке его шагов, и, чуть нервно выпрямляясь, делали вид, что несут службу. Начальник стражи сейчас сам бы с удовольствием уснул, тут же, на камнях, прямо при подчиненных. Дующий шум ветра напевал колыбельную. Уснуть и все тут, пусть даже завтра тебя казнят. Лишь бы теперь — сон. Сон — маленькая, столь желанная смерть, приносящая сладостное забвение. Какая разница когда умереть — завтра или теперь. Ведь награда за службу кровавому Ироду всем известна, всегда выходила одна и та же — смерть. Малейшее неповиновение — смерть. Никто не избегал её, ибо никому не удалось избежать ошибок пред беспощадным царем. Так не лучше теперь прорвать цепь животного рабства страха и сделать так, как хотел он, а не царь, хоть раз в жизни и с тем сладостным ощущением узника, вырвавшегося на свободу, принять на рассвете долгожданную смерть от собственноручного удара кинжала в грудь, чем продолжать жить как теперь, как скот, в полном ничтожестве перед своим всемогущим хозяином, с тем лишь различием человеческого осознания, что рано или поздно его хозяин свершит над ним заклание.

Но что-то слабое, жалкое цепляющее за жизнь, заставляло подчиняться привычным рабским суетливым движениям. Конечно страх. Страх неизвестности, имя которому небытие.

Но вот небо внезапно ярко осветилось, и в ту же секунду сильный порыв холодного ветра промчался над головой. «Неужели гроза?» - подумал начальник стражи. «Нет, нет, этого не может быть». Он точно знал, что небо к тому часу давно очистилось, так, что сквозь проступившие облака видны были звезды. Но это, непонятное, пролетело столь стремительно, что было слышно свист, словно гигантская птица-сокол промчался над его ухом, обдув порывом свистящего воздуха.

Инстинктивно начальник стражи поднял в голову вверх. То, что он увидел, заставило его едва тут же не рехнуться на месте, ибо то, увиденное, не поддавалось никакому человеческому осознанию реального…

По небу плавно пролетала огромная огненная сфера. Все увеличиваясь и увеличиваясь в размерах сфера остановилась и застыла прямо над его головой. От неё, облаченный в странный, блестящий, обтягивающий доспех, отделился огромного роста человек. Вот он внезапно завис рядом с сферой - остановился прямо в воздухе, принял вертикальное положение и стал спускаться прямо на двор гостевого дворца, пока, в конце концов, мягко, подобно прыгающей вниз с большой высоты кошке, спружинил на землю, чуть присев на колени для гашения падения.

Начальник стражи потянулся за горном, чтобы подать тревогу, но в ту же секунду осознал, что не может пошевелить и пальцем. И это новое ощущение паралича, отсутствие ощущения владения над собственным телом, вселяло в него ужас. Последнее здравое сознание, за которое ещё цеплялось разумное объяснение всему, вселяло, что все, что он видел теперь, это всего лишь сон, кошмарное видение, настигнувшее его так внезапно, что он принял их за явь. Но разве можно спать стоя, да ещё с открытыми глазами. Однако, все было именно так. К тому же во сне нет ощущения: дыхание ледяного ветра, запахов, положения собственного тела, нет ощущения холода, тепла, боли? А они все ещё были, как если б он все ещё находился на яву и видел происходящее собственными глазами, но со стороны. Пронизывающий ветер зимней пустыни ломил кости, запахи смоляных факелов рождали головную боль. Он поморгал глазами, убедившись что не спит, продолжил единственное, что ему оставалось — смотреть на развивавшуюся перед ним невероятную картину.

Дальнейшие события развивались так: спустившийся с неба человек в блестящих доспехах снял шлем и оказался великолепным юношей со светлыми волосами, светящимися в блеске луны, подобно золотому руну. Он подошел к нему, протянул на главным стражем руку, в которой сверкнуло что-то, чего нельзя было разобрать. Грудь резко толкнуло что-то невыносимо жаркое. Дальше начальник стражи ничего не помнил, ибо в следующую же секунду он провалился в темноту и исчез.

Волхвы уже ждали, и когда гигантского роста юноша в блестящих доспехах вошел в гостевой дворец — бодрствовали, в отличие от их многочисленной стражи, которые спали все как один, застыв в причудливых позах, так, как настиг их сон. Похоже, приход загадочного гостя нисколько не удивил посланников. Они ждали его прихода.

-Мы готовы, - торжественно произнес старший из них, поклонившись.

Тогда юноша протянул им блестящие одежды и облачил их прямо поверх их одежд. Затем он вытащил веревку и тщательно обвязал каждого у пояса, закончив причудливым узлом. Все четверо вышли из дворца, и, подойдя к краю крепостной стены, вскочив, юноша, вскинув руки, бросился вниз, но не упал, а взмыл вверх, подобно птице, увлекая за собой трех посланников в небесную сферу.

Они летели и летели, пока человеческие силуэты окончательно не скрылись в огненной сфере, которая, резко рванув с места, вскоре растворилась яркой точкой за подернутыми неясным рассветом облаками.

Глава 3. Избиение младенцев

глас в Раме слышен,
плач и рыдание и вопль великий;
Рахиль плачет о детях своих
и не хочет утешиться, ибо их нет.

Ирод проснулся в великолепном расположении духа. Человеческое молоко вдохнуло силы и бодрость в дряхлеющее старческое тело так, что он чувствовал себя почти юношей, если бы не огрызки смердевших вонью, гнилых зубов во рту, унижавшие его, несколько возвращали в реальность времени унизительного заката человеческой жизни.

Слуги уж ждавшие пробуждения повелителя у дверей его покоев, заботливой вереницей входили в палаты, чтобы приготовить привычный утренний моцион. Теплая ванна с благовониями с лепестками жасмина и роз восхищала, наполняя бодростью духа. Боясь быть зарезанным, когда он наиболее уязвим, Ирод принимал ванну один, не доверяя никому свои водные процедуры, кроме хрупких отроков, что подносили ему благовония. Созерцание их розовых, не развившихся ребячьих телец возвращало молодость. «Рыбки» .Так называл их Тиберий. Своими играми и копошением в огромной, мраморной ванной они веселили дряхлые члены старика. Несколько таких «рыбок» были преподнесены в дар Ироду на день его рождения. С тех пор маленькие слуги исправно исполняли свою роль.

Однако в тот день обнаженные мальчики своими невольными детскими шалостями, кривляньями и гримасами раздражали царя, все время невольно напоминая о родившимся в Иудее царственном младенце. Почти вырвав из рук маленьких евнухов надушенное полотенце, царь оделся сам, и уж спустя несколько минут в парадном облачении парчового хитона и высокой золотой короне восседал на троне мраморного зала, ожидая появления обещанных восточных гостей.

Но вместо волхвов в зал вошел сам начальник стражи. Лицо его было бледно, как смерть. В глазах сияло безумие и какая-то нечеловеческая решимость. Зубы виссариона были сведены в странном оскале, напоминающем то ли жуткую улыбку от боли, то ли торжества собственной дерзости, ибо начальник стражи стоял перед царем , не склонив голову, а смотрел ему прямо в глаза. Невиданная дерзость!

-Где волхвы? - змеей прошипел Ирод, уж начиная терять терпение. -Где волхвы?!!! - завопил царь ударяя кулаком о древко трона, но начальник стражи упорно молчал.

Вдруг, он резко двинулся и стал надвигаться на царя. Ирод был стар, но рука не знающего жалости царя-воина была по-прежнему верна. Прежде чем его виссарион успел сделать и два шага по направлению к трону, острый кинжал вонзился в грудь изменнику по самую рукоять.

-Все равно, тиран, твоему царству настал конец! - прохрипел пораженный раб, прежде чем упасть к ногам безжалостного царя и умереть.

-Стража!!! - закричал напуганный тиран, созерцая густую, кровавую лужу, расползавшуюся у него под ногами.

Но было пусто. Никто не приходил, словно все в одночасье забыли про царя.

Что происходит?! Неужели, заговор?!! Неужели, и правда, что сказал этот предатель, во дворце измена, и пришел последний час его великого царствования. Его ждет судьба великого Цезаря.

Что ж, чего быть — тому не миновать. Конец всему неизбежен. Но в отличие от великого Цезаря, погибшего столь бесславно под кинжалами предателей, он царь и воин, умрет как воин до последнего дыхания сражаясь за свою жизнь с оружием в руках. Он не сдастся изменникам живым.

Но шла время, а события не развивались. Все так же было тихо.

Через час стало ясно, что все солдаты, охранявшие мраморный павильон, были мертвы. Неужели перебиты?! И где, в самой крепости Цезариона, месте, которое он когда-то считал неприкасаемой твердыней собственного царства, единственном месте, где он чувствовал себя в полной безопасности. Но кто мог это сделать?! Так в одночасье, бесшумно и незаметно перебить столько вооруженных до зубов людей.

Пожелая самолично разобраться во всем, Ирод направился к гостевому павильону. И был поражен увиденным.

Никаких следов борьбы не было. Смерть застала стражей в тех же позах, будто они просто уснули. Ирод приказал своим слугам раздеть и осмотреть мертвых стражей. Приказ был тот час же исполнен. Мертвых раздели до нога. Ничего. Ни малейшей ранки на закоченевших в спящих позах на ночном, пустынном холоде мертвых телах. Только по небольшому красному пятнышку величиной с монету, что имелись на телах каждого из них в самых различных местах. У одних на туловище, у других на руке, на ноге, на шее или же лице. На это никто бы не обратили внимания, на это загадочное крохотное пятнышко, если бы не зоркое око царя, примечающее всё.

Что это?! Какой-то диковинный яд, убивающий лишь одним соприкосновением с кожей? Но тогда как мог загадочный убийца нанести их через тяжелые кожаные латы, как мог он с такой легкостью скрыть узилища могучих цепей, разрубив их неведомым мечом словно дамасский кинжал гнилые нити, как невредимыми снять тяжелые замки с хитроумных засовов, которыми были задвинуты двери павильона и дерзко открыть их настежь. Как могли волхвы пройти незамеченными сквозь многоуровневую защиту Цезариона с всевозможными смертельными ловушками и незамеченными выйти за крепостную стену, когда ночью подъемники над могучим рвом поднимались, и город-дворец, выдолбленный в скале, становился неприступной крепостью.

Чело царя мрачнело с каждой секундой. Все прибавляющиеся загадки таинственного исчезновения волхвов, не давая разрешения, приводили лишь в новую ярость.

Ирод повелел перекопать весь Цезарион в надежде, что волхвы оставались ещё внутри скалы, прячась от него. Но тщетно… Солдаты заглядывали даже в сливные колодцы, ныряя в кишащее червями человеческое дерьмо. Но след гостей словно растворились в воздухе.

Тогда Ирод, чувствуя себя осмеянным волхвами, повелел избить всех младенцев в Вифлееме и во всех пределах его, от двух лет и ниже, по времени, которое выведал от волхвов.

Собрав свое воинство на площади самолично громко провозгласил царь Ирод с возвышения отделанного золотом дворцового балкона, куда не долетали стрелы, но откуда божественным эхом разносился звук достойного Цицерона царственного голоса по всем пределам, указ не знающий пощады: Солдаты! Ступайте же немедленно в Вифлеем и убейте всех младенцев мужского пола от двух лет и младше! А кто не выполнит приказ — будет сам лишен жизни своей!

Не содрогнулись сердца Иродовых воинов от жестокого приказа, солдатов , давно превративших убийство в ремесло свое, ибо с детства, будучи похищенными у родителей, проданных в не знающую поражения армию царя, воспитывались в Иродовых казармах, как звери, с детства не гнушаясь видом крови и сырым человеческим мясом в пищу, если чувствовали нестерпимый голод. Ели сердца убитых врагов, это наполняло их силой и решимостью. Не знали они жалости ни к кому, не уступая жестокости своему царю, зная лишь исполнение приказов его. Обнажив мечи свои быстрым шагом зашагали кровавые войны-палачи на Вифлеем, где родился младенец-царь, чтобы убить его среди других.

Переписи Иудейского населения в те времена не было редкостью. Проходили они обычно раз два-три года. Рим должен был знать количество прибывших на свет граждан из подчиненных провинций. Владычество миром требовало строгого учета, чтобы знать взимаемый налог с населения.

Вот и сейчас провозглашение переписи не вызвала ни у кого удивления. Матери выносили своих завернутых в белые пелены младенцев на площадь, где писцы записывали их в специальные свитки. И радостен был тот день для родителей, ибо в тот день давалось официальное имя дитя её, совершались массовые обрезания отнятых от груди и не отнятых. Незарегистрированное дитя приравнивалась к незаконнорожденном, а незаконнорожденный — к рабу Рима, но законнорожденный же - его гражданин, обладающий всеми правами свободного человека. И бывали веселые празднества в эти дни, обычно приуроченные к перелому года на весну, в честь принесения Авраамом в жертву сына своего единородного Исаака. И накалывалось тогда возле храмов множество жертвенных баранов и козлов, как символ искупления будущих грехов, да горестей младенца, а священники служили богатую тризну в храмах, вознося на амвоны благовония.

Так было в тот день в Вифлееме. Торжествующие, наряженные в лучшее, что у них было, матери несли на руках младенцев к центральной площади города, где должна состояться перепись.

Переписчики уж были на месте, но перепись почему-то не начиналась. Ждали главного цензора. А его никак не было.

Уж полдень близился. Давно уж курильницы вознесли вкусный аромат миртовых смол к небесам. А бараны и козлы, изжарившись, остывали на вертелах, остывая и напрасно покрываясь мухами и мошкой.

И было недоумение среди народа и какая-то тишь, пронизывающим туманом тревоги проникающая в сердце, наполняя тоской, прерываемая недоуменным ропотом. И только вой собак оглашал округу, предвещая беду.

А цензор лежал мертвый у обочины пыльной дороги. Предательский меч поразил в жирный затылок толстяка, расколол череп и, освободив кровавую массу мозга, предоставил обильный обед слетающимся стервятниками. Пугливые, но проворные вороны уж успев добраться до вкусных человеческих глаз, вздрагивали и взлетали всякий раз, когда всадник в черном плаще проскакивал мимо. Разбросанные свитки учетных цензов, измазанные в крови, валялись рядом с трупом цензора, а ноги солдат маршировали мимо.

Когда солдаты Ирода в черных плащах с завязанными лицами стали наполнять окрестности, в толпе собравшихся на перепись людей возникло смятение. Никто не понимал, что происходит, ибо все происходило в молчаливом движении.

И когда Вифлеем был окружен войсками, подобно осажденному городу, один из солдат, вдруг, подошел, к матери, выхватил у неё двухлетнего мальчика и, схватив его за ножки, со всего маху ударил ребенка об землю. Ещё и ещё. С третьего раза ребенок перестал кричать.

Народ был поражен и стоял недвижим, как парализует ужасом внезапно обернувшаяся страшная в своей жестокой дикости картина. Но вот громкий вопль несчастной матери огласил пространство.

Это послужило сигналом к избиению. Солдаты хватали детей из рук матерей, протыкая их мечами, швыряли мертвое тельце в лицо вопившей матери, другие же, швыряли на землю, топтали ногами, били их головками о камень, подбрасывали на воздух и, хвастаясь ловкостью и остротой заточки своего меча, разрубали единым ударом, стараясь с одного маха рассечь пополам дитя.

Некоторые матери, вырвавшись из бойни, пытались бежать в горы, чтобы укрыться там с ребенком. Но воины гнались за ними как за пустынной добычей, и не знающие промаха стрелы пригвождали тело младенца к телу матери. Другие всадники, хвалясь ловкости выездки, нагоняя, сбивали с ног спасающих своих младенцев матерей, поднимали выроненное из рук дитя на копья, как победоносное знамя поднимают на древко, нанизывая несколько детских тел к ряду.

Боясь гнева Ирода, потому как даже за подозрение в оказанном сострадание их могли казнить, один опасаясь доноса другого, солдаты-палачи будто соревновались в убийствах. Каждый старался превзойти другого в жестокости.

Некоторые матери, успев схоронить своих детей в домах, предлагали все, что имели за жизнь младенца, но Иродовы воины были беспощадны. Убивая всех домочадцев, забирали все по праву сильного.

Напрасно родители пытались укрыть детей в потаенных комнатах, в погребах или колодцах. Детский плачь выдавал их, обрекая на смерть всю семью.

До самого вечера продолжалось беспощадное побоище. Крик и плач матерей был так велик, что слышался в Раме. Иордан стекал кровью. Тысячи младенцев были убиты в тот день.

Маленькие, окровавленные трупики валялись повсюду, где застигла их смерть. И лишь жрец мрачного культа Молоха был доволен, по ночи собирая под светом факелов в промокший от крови мешок дань из умерщвленных детских телец, чтобы затем предать огню в ненасытном глиняном чреве быкоголового бога. Славное жертвоприношение. Черные клубы возносятся к небу, предвещая богатый урожай. А луна, словно одевшись в траур, затмилась в кровавом зареве солнца, обнажив тьму вечную.

Глас в Раме слышен, плач и рыдание, и вопль великий; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет!